— Нет, ну почему у меня такое некрасивое имя — Лена? Наташ, вот ты меня так зачем назвала? — я долгое время мучила свою старшую сестру этим вопросом. Из семейных хроник было известно, что имя Лена родилось именно в ее голове.
— И как же тебя надо было назвать?
— Ну хотя бы Катарина. Нет, ты только представь — Катарина Царская — звучит?
— Нет.
— А по мне, очень даже звучит!
Любовь к звучным именам я пронесла через всю жизнь. И каждый раз останавливалась около женщин с подобными именами. Всегда мне казалось, что за именем скрывается какая-то более совершенная история, удачливость.
Какие они, эти женщины, которым судьба преподнесла подарок в виде необычного имени?
Изольда… Нора…Донателла…
Изольда
Гостиница оказалась очень своеобразной. Входишь вроде бы в меленькую избушку, а потом, понимаешь, что и не избушка это вовсе, а огромный ресторан, с большим количеством залов. Все помещения оформлены в охотничьем стиле, причем у каждой комнаты — он свой. Где-то развешаны охотничьи трофеи, где-то старинное оружие. И в каждой комнате на стенах — картины. Опять же один зал отличается от другого. В одном представлены только портреты рыбаков, охотников, в другом картины уже более парадные, и изображены на них князья всякие, герцоги. Следующее помещение поражает обилием развешанных на стенах натюрмортов, причем обязательно с убитой дичью, или рыбой. И повсюду старинная мебель, натуральный дуб, ковры ручной работы.— Ну а спать у вас тут где?
— Спасть у нас тут через дорогу, здесь у нас только ресторан.
— А красота-то какая!
— Отель охотничий, и ресторан для охотников. Хотя он в округе очень знаменит. Блюда национальные — баварские, и шеф-повар известен на всю округу. У нас тут и свадьбы справляют, и юбилеи. Фрау этим не интересуется?
—Нет, не интересуется, — мне стало смешно, — свадьбы мои уже я надеюсь позади, а юбилеи будем дома праздновать. Так что с удовольствием у вас переночуем, ну и естественно попробуем вашу кухню. Столик резервировать на вечер не надо, мы же гости отеля?
— У нас как раз надо. Не смотрите, что ресторан большой. Сегодня суббота. Большой зал снят под банкет, и в гостинице постояльцев много, так что давайте я все-таки столик вам зарезервирую. Семь часов — нормально?
— Идеально.
— Тогда до вечера.
Гостиница эта нам попалась по пути совершенно случайно. Мы с мужем ехали на машине в Штутгарт живописной лесной дорогой. Хотели переночевать в городе, и на следующий день улететь в Будапешт. О ночлеге заранее не побеспокоились, в надежде, что проблем с этим не будет. Небольшой придорожный отель был нам как раз кстати. Решили не испытывать судьбу поиском гостиницы в Штутгарте, а снять номер прямо здесь. Тем более, что всего-то на одну ночь. И вот были вознаграждены таким чудом.
Быстро распаковав вещи, мы пошли пройтись и заодно нагулять аппетит. Порции в Германии огромные, съесть их практически невозможно. Но и оставлять в тарелке жалко, уж больно вкусно. Я, правда, приспособилась, беру одну порцию на двоих. У немцев это сомнений и вопросов не вызывает. Они понимают, это не от моей жадности. Хуже будет, если я закажу, а до конца не съем. Вот это действительно не приветствуется. Немецкая бережливость, ничего не скажешь.
К семи идем в ресторан, он еще не заполнен. Как правило, к вечернему ужину немцы собираются часам к восьми. Но оживленность в ресторане уже чувствуется.
Нам достается столик в уютном маленьком зале, увешанным старинными портретами. Ну как тут блюда в меню выбирать?! Мы с мужем не можем оторваться глаз от лиц на стенах. Такое впечатление, что на какое-то мгновение мы оказались в начале прошлого столетия. Со стен на нас задумчиво и грустно смотрели городские и деревенские жители. Морщинистые лица, добрые глаза, шляпы с перышками. А вот на картине семейная пара, очень преклонного возраста, сидят, взявшись за руки и с грустью смотрят на художника. Теперь уже на нас, словно говоря — «Жизнь прожита, она была длинная и разная и вот уже подходит к концу. Почему? Почему так быстро? Кто из нас уйдет первым? Как остаться в одиночестве?» — Никуда не торопясь, мы рассматривали эти живые картины и даже не заметили, что подле нас уже давно стоял официант.
— Может, все-таки, сделаете заказ, а потом рассматривайте наших постоянных жильцов себе на здоровье, — с улыбкой произнес он.
— Оторваться невозможно. Музей просто. И эффект присутствия потрясающий. Они у вас тут, часом, но ночам не бродят? Уж больно живо смотрятся.
— Да, да это так, работаю тут давно, а сам привыкнуть не могу. Вхожу в зал, и он никогда не бывает пустой, здесь всегда полно народу, — он кивает на стены, — даже не по себе как-то. А про ужин — давайте я вам посоветую, не против?
— Будем благодарны.
— У нас прекрасный тыквенный суп-пюре, потом возьмите ягненка с нежным картофельным пюре, разочарованы не будете. Про десерт поговорим позднее. Идет?
— Хорошо.
— Воду, вино?
— Да, да, воду и вино красное, сухое, давайте тоже на ваш вкус, — муж захлопнул меню, оно нам сегодня не пригодилось. Всегда лучше положиться на вкус знающего человека.
Официант уходит, мы остаемся в окружении незнакомых нам пожилых людей на картинах.
— Лена, а официант ведь прав, они действительно живые, эти люди на полотнах.
— Ну ладно, не пугай меня. Это еще освещение такое приглушенное, мебель старая дубовая. Надо же, как сохранен стиль. Но все-таки хорошо, что нас в этот зал посадили. Пусть уж лучше эти старички на нас смотрят. Все лучше, чем убитые животные.
Ужин был отменный, все свежайшее, мясо мягкое, суп ароматный. Вино дополнило баранину как нельзя лучше.
Во время перемены блюд прочитали рекламный листочек об отеле-ресторане. Буклет был красочно оформлен фотографиями, сделанными в разные времена года. И природа, и ресторан. И главное, все — правда. Обычно как бывает — на картинке все и всегда лучше. Потом на место после такой рекламы приезжаешь, вроде и то, и совсем даже не то. А здесь все то.
И в каждой рекламке заголовок «В нашем отеле-ресторане вас от души приветствует Изольда Грюнефельд».
— Ничего себе тетя! Сколько добра! Посмотреть бы на нее. Причем вот ведь интересно, всегда пишется «Вас приветствует семья такая-то». И фотография семьи прилагается. Включая собак и младенцев. А здесь значит она единственная владелица. И фотографии нет. Старушка, может.
— Да, да вот с той фотографии, — после выпитого вина настроение у нас приподнятое, приведений с картин уже не боимся.
На десерт мы все же отважились, а после, тяжело передвигаясь после всего съеденного, подались в сторону гостиницы.
— Думаю нужно немного пройтись, иначе просто не уснуть, — муж взял меня под руку и увлек в сторону парка.
— Да, десерт, наверное, был все-таки лишним.
Мы гуляли по освещенным парковым дорожкам. По дороге никого не встретили, хотя ветки то и дело трещали по сторонам и каждый раз я испуганно вздрагивала, внимательно вглядываясь в темноту. Пытаясь отвлечься, я все думала про ресторан-музей и богатую Изольду. Интересно все-таки, какая она.
Я знала в своей жизни одну женщину с именем Изольда. Естественно если не считать бессмертного произведения «Тристан и Изольда». Изольда из жизни была совсем не похожа на свою тезку из книжки. Довольно крупная, высокая, с необыкновенно красивым лицом, и очень организованная по жизни.
Изольда (Павловна) готовила меня к поступлению в институт, занималась со мной географией. У нее был определенный педагогический талант. Она так заинтересовала меня добычей каменного угля и медной руды, так вбила мне в голову, почему заводы по этой самой добыче находятся именно в том, а не в другом месте, что именно эту, самую как мне казалось нудную тему из географии я сдала при поступлении в институт на пятерку.
Изольда Московская жила вместе с мужем и взрослой дочерью в коммунальной квартире. Именно в этой комнате и проходили наши географические занятия. В первый же день я попыталась удивиться. Как же здесь могут жить три взрослых человека, на что Изольда мне ответила:
— Прекрасно.
И провела со мной экскурсию по периметру комнаты. Комната была вытянутой в длину, такую еще называли «трамваем». По одной стене друг за другом у входа стояли холодильник и круглый обеденный стол.
— Это у нас кухня-столовая, — объясняла Изольда
Далее шла небольшая китайская ширма, за ней кровать дочери и тумбочка:
— Зона Любаши.
Тумбочка упиралась в огромное трехстворчатое окно. И уже по другой стене прямо от окна стоял большой старинный комод. Над ним зеркало. На комоде аккуратно размещались красивые шкатулки и фотографии в резных деревянных рамках.
— Это мои родители, — гордо вела экскурсию Изольда, — а это старший брат, он в Ленинграде живет.
Следом расположился платяной шкаф, стоящий не вдоль стены, а боком, отгораживающий роскошную кровать родителей с медными набалдашниками. Напротив круглого стола высился дубовый буфет. Сквозь стеклянные дверцы была видна фарфоровая посуда.
— Ну согласись, очень уютно, у каждого свой угол, никто никому не мешает. И совсем даже не тесно. Или ты считаешь по-другому?
Я тоже так считала, у Изольды действительно было уютно. Вещей ровно столько, сколько необходимо, никакой захламленности, у каждого свой уголок.
Я любила приходить в эту комнату. Несмотря на коммуналку, там не было бедности, не было чувства неловкости за маленькое пространство. Даже наоборот, сидя за круглым столом с тяжелой скатертью я видела свое отражение в буфете, и всегда думала, вот почему у моих родителей нет такой красивой старинной мебели. И чем диван и «стенка» лучше? И вот же люди живут все вместе в одной комнате, а спят на кроватях. А у нас трехкомнатная квартира, и приходится каждый вечер раскладывать диваны и стелить себе постель. То есть Изольда так ставила вопрос про свою комнату, что у меня порой возникало даже чувство зависти по отношению к такой жизни.
И вот через много лет мне встретилась другая Изольда, владелица отеля, ресторана и всего этого антиквариата. Может эти люди на портретах, это тоже сплошь родственники, кумовья с зятьями? Из соседних городов.
Утром, придя завтракать в ресторан, я все оглядывалась по сторонам. Через час уезжать, а мы так и не познакомились с хозяйкой. При дневном свете уже не было этого эффекта присутствия духов старины. Картины и картины, статуи и статуи.
Уже когда мы допивали свой кофе, из коридора послышался страшный крик. По голосу немолодой мужчина ругал свою непутевую жену.
— Ты глупая баба! Куда ты смотрела! Ничего не можешь сделать, тебе ничего нельзя доверить! Это черт знает что!
И дальше в таком же роде. В ресторане завтракали еще пять-шесть человек. Все делали вид, что это их не касается, но естественно было неприятно.
Время от времени к нам в зал заходила какая-то абсолютно безликая женщина, быстро раскладывала свежий сыр и колбасу и уходила обратно.
Мужчина в соседнем помещении все так же продолжал свою пламенную речь.
— Интересно, он сам с собой разговаривает, или обращается к кому-то? Вроде народа в ресторане больше нет. Ты что-нибудь понимаешь? — мой Сергей вопросительно смотрел на меня.
Я перевела странные речи недовольного немца.
— По-моему он все-таки имеет в виду вот эту самую разносчицу колбасы, — высказал свои предположения мой супруг.
Разносчица колбасы, шаркая ногами, в это время как раз принесла свежий кофе. Я посмотрела на нее внимательно. Ничем не приметная женщина, лет пятидесяти-шестидесяти (разобрать было сложно), в национальном баварском костюме, немного мятом и не очень свежем. Как, впрочем, и сама хозяйка костюма. Светлые волосы стянуты на затылке в нелепый пучок, неухоженные руки. Лица разглядеть было нельзя, оно все время было опущено вниз.
— А ведь ты прав, все эти ругательства адресованы ей, смотри, как ей неудобно.
— Все, надоело! — голос из соседней комнаты опять перешел на крик. — Я ухожу, пойду, попробую разобраться сам! Но думаю все бесполезно, ты уже все испортила. Как я только все это терплю!
В коридоре хлопнула входная дверь, разгневанный муж подался восвояси. Ну действительно, посетители все доели, перед кем спектакль-то устраивать? Следующий акт видимо будет уже завтра, чтобы перед полным зрительным залом.
Мы вышли в коридор. Беспомощную женщину мы нашли за барной стойкой, она растерянно протирала стаканы. Было жалко вот так сразу покидать этот антикварный ресторан, хотелось напоследок, опять же при дневном свете еще раз взглянуть на картины и другие работы старых мастеров.
— Извините, — проговорила я, — а можно пройтись по другим залам. Тут так интересно.
Женщина только кивнула головой.
Мы с мужем принялись рассматривать картины и экспонаты. Чего тут только не было! Потряс наше воображение зал для банкетов. Стены, оббитые шелком. На огромных полотнах знаменитые курфюрсты возвышались во все своем великолепии, при орденах и шпагах. Массивные часы с боем и маленькие с кукушками, фигурки, вырезанные из дерева, разные по величине и сюжетам.
— Лена, спроси, может тут что-то купить можно. Из мелочи какой?
— Ага, только это надо хозяйку ждать. Сейчас спрошу.
За барной стойкой все также одиноко протирала стаканы «глупая жена».
— У вас необыкновенно красиво! — начала я. — А кому это все принадлежит?
— Мне, — односложно ответила женщина, показав для убедительности рукой себе на грудь.
— Вам?! Значит вы — Изольда? — В моем голосе было, думаю, страшное удивление, от чего мне самой сразу стало неловко.
Женщина покраснела, ей было неудобно оттого, что мы стали свидетелями утренней перепалки. То есть она уже вроде как к этому привыкла, это чувствовалось по ее затравленному взгляду, но неудобство, тем не менее, присутствовало.
— Да, Изольда — это я.
— Наверное, коллекция собиралась Вашей семьей? Много лет?
— Нет, это собирала я, и коллекция принадлежит мне.
Уму не постижимо! Стало быть, есть на что собирать.
— А вы что-нибудь продаете?
— Нет, нет, ну что вы, конечно нет. Я же это все собираю. Зачем же продавать?
Мне захотелось разговорить ее. Я ничего не понимала. Все не укладывалось в моей голове. Передо мной как будто было две разных женщины. Одна — владелица гостиницы и ресторана и при этом обладательница средств для пополнения коллекций. И другая — с потухшим выцветшим взглядом, мятым лицом, в несвежем шарфе, и стоптанных туфлях. Женщина, которая боится своего мужа, не может дать ему отпор, и терпит прилюдное унижение. Может, все-таки все это принадлежит ему? Да нет, она же ясно сказала — все ее.
Я сделала еще одну попытку продолжить разговор:
— А это все немецкие мастера?
— Нет, нет, — Изольда вышла из-за барной стойки и достаточно быстро прошаркала вперед. Я поспешила за ней.
— Вот, смотрите, здесь, в этом зале только венгры. В основном один художник, он не очень известный, но посмотрите, сколько жизни в его пейзажах.
Ну да, жизни. Только очень мрачной. Все пейзажи были выполнены в сильно ненастную погоду.
— А вот здесь, — мы перешли в банкетный зал, — здесь австрийцы. Особенно мне дорог вот этот парадный портрет. Узнаете, это Август Сильный? Все любят изображать Августа на коне, а здесь он просто стоит, опершись на стул. Правда, интересно?
Изольда разговаривала как будто сама с собой. Нет, скорее с персонажами своих картин. Видно, что всех их она очень любила. Каждый портрет занимал свое, только ему одному отведенное место, и персонажи как будто ждали прихода своей хозяйки, ждали ее восхищенного взгляда, полного любви и гордости. Изольде было как будто бы все равно, следую я за ней или нет. Она переходила из одного зала в другой, подходила к портретам, гладила рамы руками, заглядывала в глаза курфюрстам и простым старикам, рассказывала их истории, истории приобретения самих картин. Ее собственные глаза из бесцветных стали свело коричневыми, распрямились плечи и походка стала менее шаркающая.
— Изольда, это прекрасно! Я получила истинное удовольствие. У вас есть дети?
Хозяйка гостиницы остановилась, повернулась ко мне, внимательно посмотрела на меня, и опять ссутулив плечи, вернулась за барную стойку.
— Нет, мы живем с мужем вдвоем, — сказала она безразличным голос, опять начав в который раз протирать стаканы.
Я поняла, что спугнула ее, и она про себя мне ничего и никогда не расскажет.
Немцы — закрытые люди. Никто не должен знать. Почему? Как?
Мы запаковали свои чемоданы, погрузили в автомобиль и поехали в сторону Штутгартского аэропорта. Вдалеке осталась придорожная охотничья гостиница с антикварным рестораном и непонятной хозяйкой с красивым и гордым именем Изольда.
Две Изольды, и до конца мне были непонятны обе. Одна счастливая, не имеющая почти ничего, другая — несчастная при своих несметных богатствах.
Загадка. Может все дело в имени?
Нора
Мне позвонил наш давний знакомый, хирург из Новосибирска.— Леночка, приезжает мой дядя из Америки, у него здесь выходит книжка. Презентация в Доме литераторов. Вам с Сергеем это интересно?
— Думаю, да. Хотя — смотря, когда. Если на этой неделе, то мы в Москве. А что за книжка-то?
— Понимаешь, Лен, тут дело какое. Дядька решил всю свою жизнь для потомков описать. Я пробежался глазами по рукописи, и увидел там фамилию Бреннер? Как тебе это?
— Что вы хотите сказать? Ой, нет, подождите, Петр Петрович, я не поняла. То есть Вы думаете, это может быть не простое совпадение? Ах, ну да, дядя же ваш живет в Чикаго?
— Лена, Лена, ты главное успокойся, может и совпадение. А вдруг нет. Вот я тебя и спрашиваю, тебе книжка такая нужна? На презентацию пойдешь? Кстати, познакомишься с моей теткой.
— Конечно, пойду. Спрашиваете еще! Нет, ну неужели смогу что-то узнать? Расскажу прямо сейчас маме. Или нет, не буду ее волновать. Мало ли. Все-таки Бреннер — фамилия достаточно распространенная, да и Чикаго город большой.
Я вздохнула:
— А тетя ваша, Нора Ароновна, не ошиблась?
— Да нет, — Петр Петрович усмехнулся на другом конце провода, — надо же, такое имя запомнила!
— А я, знаете, с детства люблю необычные имена. Всех кукол называла Азалиями и Фильгебуенами. А Нора — имя вообще какое-то особенное, очень музыкальное.
— Представляешь, а тетка-то моя действительно пианистка. Московскую консерваторию закончила. Даже в конкурсах каких-то участвовала. Правда, без особых успехов. Думаю, вот там-то как раз имя-отчество Нора Ароновна сыграло свою роль.
Понятно, Петр намекал на тетину национальность. Что ж, очень даже могло быть и так. Ни от кого не секрет, евреям у нас в 70 годы было несладко.
С Петром мы познакомились на конференции «Евротравма» в Будапеште. Докторов было много, но мы как-то сразу выхватили друг друга из толпы. Он был с профессиональным фотоаппаратом, все время что-то снимал на свою огромную и очень красивую камеру.
Мне всегда интересно наблюдать за фотографами. Они смотрят на нас немного свысока. И действительно мужчина с фотоаппаратом, тем более с таким мощным выглядит совсем по-другому. Значительнее что ли, внушительнее.
Петра, видимо, чем-то привлекло мое лицо.
— Можно у вас жену украсть ненадолго? — заговорщицки спросил он у моего мужа. У мужа по этому поводу возражений не возникло.
— А у меня кто будет спрашивать, может, я против? — возмутилась я.
— Но ты ж не против! — Петр Петрович смотрел на меня своими огромными глазами, веселыми и грустными одновременно.
— Идти куда?
—Тут недалеко.
В павильоне, где проходила медицинская выставка, стояла старинная карета. Петр Петрович подвел меня к ней и быстро начал щелкать. Снимки получились фантастическими, а заодно было положено начало нашей дружбе.
Петр Петрович, мой муж и я — мы много гуляли втроем по Будапешту, разговаривали. С профессиональной деятельности незаметно сами для себя перешли к рассказам о семьях, о детях, о родителях.
Оказалось, что родная тетка Петра Петровича вот уже 27 лет живет в Америке.
— А как она туда попала?
— По еврейской линии.
— А вы что — еврей? У вас же фамилия совсем даже не еврейская, Морозов?
Петр Петрович внимательно на меня посмотрел.
— Так и у тебя не еврейская!
Да, действительно. Все время забываю, что евреи меня чуют. Правильнее сказать, чуют они мою еврейскую бабушку, Рахиль Моисеевну Бреннер.
А Морозов, значит, тоже к евреям отношение имеет. Вот уж никогда бы не подумала. Скорее, просто про это не задумывалась. Значит, не зря мне сразу глаза его огромные одновременно грустные и добрые такими знакомыми показались. Да и ладно. Какая, в конце концов, разница, еврей, не еврей? Главное, мы приобрели с Сергеем хорошего друга, приятного собеседника.
И уже безо всякого стеснения мы принялись спокойно рассказывать про тетушек и дядюшек, вслух произнося их экзотические имена и гордые фамилии. Я рассказывала про свою бабусю Роню, про ее тетку Тину, которая в далекие революционные годы бежала с мужем в Америку и по слухам обосновалась где-то в Чикаго.
— А искать пробовали?
— Да нет как-то, мама инициативы не высказывает, ну и мы помалкиваем. Хотя интересно, конечно. Вдруг там наследство какое?!
— А вдруг долги?! — мой муж с украинскими корнями как всегда в своем репертуаре!
Тогда и возникла в первый раз Нора, которая тоже, кстати, жила в Чикаго. Совпадение? Мы радовались эту обстоятельству.
Имя Нора — не совсем еврейское и очень звучное — сразу мне очень понравилось. Все-таки было во мне чувство неловкости за все эти вычурные еврейские имена. Я никому и никогда не рассказывала, что родных братьев моей бабушки звали Исаак и Израиль, а саму бабушку Рахиль. А уж история про то, что бабушкин второй муж, милейший старикан, вообще оказался совсем даже не Юрием Михайловичем, а Иудой Мойшевичем, повергло меня когда-то в полнейший шок. Ну как можно было своего ребенка назвать таким именем, и обречь его на всю жизнь к подозрительным взглядам со стороны соотечественников!
Мы давно уже не живем в стране Советов, но привычка бояться, привычка оглядываться, что люди скажут, укоренилась во мне прочно.
— Лена, ты не в пионерском лагере, — часто опускает меня на землю моя подруга. Да, не в пионерском. Но ловлю себя на мысли, что никогда бы не назвала свою дочь Сарой, а сына Абрамом. Все-таки мне кажется, что неудачное имя может испортить ребенку всю жизнь. Вот так вот с самого начала.
Когда у меня родился младший сын, мы тоже никак не могли сойтись в имени. Придуманное мною «Павел» не устраивало мою семью, а я плакала и настаивала, и была уверенна что мой выбор единственно правильный. Ну не зря же, когда врачи с трудом разбудили меня после наркоза, именно это имя я и произнесла вслух. А в послеродовой палате уже лежала девушка с сыном Петей. Я сразу решила Петр и Павел, это судьба. Мой муж этих судьбоносных знаков упорно видеть не хотел
Как вскоре выяснилось, в своей трагедии я была не одинока. Позже, в детской поликлинике я познакомилась с миловидной русоволосой девушкой. Мы сидели рядом на стульчиках, ждали своей очереди, в руках держали одинаковые одеяльца, в которых мирно посапывали наши сыновья. Как выяснились оба до сих пор безымянные. Девушка негодовала
— Представляешь, они против. Все объединились против меня. Не будем так называть ребенка, и все тут! Нет, ну как тебе это нравится. Они что ли моего сына рожали? — Моя соседка из очереди гневно смотрела в сторону свекра и мужа. Они отвечали ей натянутыми улыбками, как смотрят обычно на не очень здорового психически человека. Очень красивая, длинноволосая и темноглазая девушка, понятно, что еще не отошедшая полностью от родов, все говорила и говорила про то, как ее не понимают, не дают ей настоять на своем.
Я с ней соглашалась, сама пребывала точно в такой же ситуации. Ну почему нас не поддерживают наши родные, ну почему им не пойти нам навстречу, в конце концов, мы же пережили всю эту боль, весь этот страх?! И вот в семье появился маленький человечек. Но кто, как ни мама любит его больше всех, кто как ни она больше всех желает ему добра? Ну почему же к нашему мнению не прислушаться и не назвать ребенка так, как мы придумали?
Мы сидели в очереди долго, наши сыновья мирно спали, а мы все говорили, говорили. И когда моя случайная знакомая уже заходила в дверь кабинета я опомнилась.
— А имя-то? Ты как сына-то назвать хочешь?
Красивая девушка посмотрела на меня внимательно и спокойно произнесла
— Натан.
Я так и осталась сидеть с раскрытым ртом. Ну что тут скажешь?! Ее родственникам можно только посочувствовать. Я бы тоже на их месте запереживала.
А вот интересно, чем не угодил моей родне Павел?
После Будапешта мы продолжали с Морозовым общаться. Перезванивались, делились новостями, встречались на медицинских выставках.
И вот я получила от него приглашение на презентацию книги американского дядюшки.
— Понимаешь, сам в Москву приехать не смогу, дел невпроворот. Обидно ужасно, но ничего не поделаешь. А вы обязательно сходите!
По дороге на литературный вечер мы с мужем попали в автомобильную аварию. Не то чтобы сильно, но машину нам помяли изрядно. И главное, пока тянулась вся эта катавасия с разборками, с милиционерами, с каким-то там специальным комиссаром, литературный вечер благополучно закончился без нас.
Морозов звонил нам из Новосибирска.
— Лен, я знаю, что народу на вечере уйма, но мои родственники вас ждут, для вас оставлены книги, прорывайтесь к ним.
— Петр Петрович, мы не на вечере. Страшно обидно, попали в аварию, в Москве страшный снегопад. И вот вместо Дома литераторов, мы уже два часа стоим, разбираемся со всей этой историей на Садовом кольце. Обидно ну просто до слез.
Мой муж, несмотря на то, что машину было безумно жалко, потешался надо мной
— Да, Лена, видно не судьба тебе американский клад получить!
На следующее утро Морозов объявился, дал мне телефон Норы, и сказал, что я могу договориться о встрече.
Я позвонила сразу. На другом конце провода мне ответил достаточно молодой и очень приятный голос.
— Деточка, послезавтра мы улетаем домой, в Америку. Если у вас есть возможность приехать к нам домой, я вам буду бесконечно признательна.
— Конечно, во сколько вам удобно?
— Ну, если не очень рано, скажем к 11-ти. Я постараюсь к этому времени быть готовой. Если я буду без галстука, это вас не очень расстроит?
Я сразу подхватила шутливую волну.
— Безусловно, это меня расстроит, но я постараюсь это пережить.
Мы обе рассмеялись, было ясно, мы разговариваем на одном языке, нам будет легко, и уже обе ждали свидания.
Я не стала раньше времени волновать маму, решила все сначала разузнать сама. Бабушка, мамина мама, умерла давно, и это постоянно отзывалось в маме тяжелым горем. Мама очень дружна с братом, с его семьей, но родственные связи с их общей еврейской линией были напрочь утеряны. Переживала ли мама по этому поводу? Думаю да, но с нами она старалась это не обсуждать. Время от времени разговоры эти всплывали. А что если кто-то жив там, в Америке, что это за люди? Какие они?
Неужели встреча с Норой сумеет пролить свет на то, что давно казалось канувшим в лету?
Мне всегда интересно пообщаться с людьми, уехавшими из Союза. А про Нору я знала, они выезжали, когда ей было уже за 50, ее муж был еще старше. 80-е годы. Все непросто.
После того, как принимают документы на выезд, работать ты уже не можешь. Все. Ты просто сидишь и ждешь приглашения. Когда оно придет? Через полгода, через год? Хватит ли отложенных денег, или нужно будет продавать вещи? По рассказам Петра Петровича я знала, что семья Норы все эти тяготы хлебнула с лихвой. И сыну пришлось бросить институт, и из комсомола уйти. Хотя все равно бы выгнали. Как начать жизнь в 50 лет, без языка, без друзей, без привычной крыши над головой, без родного неба?
Опять же по рассказам Петра, я уже знала, что в отличии от многих наших соотечественников Норе и ее семье все удалось. Они построили свою жизнь заново, они были успешными.
Еще меня, безусловно, всегда интересуют еврейские семьи. Я потеряла связи со своей родней. И иногда бывает жаль, и хочется прикоснуться, хотя бы заглянуть в замочную скважину.
И мне просто очень приятно общаться с пожилыми людьми. Они не лукавят, их возраст этого уже не позволяет. У стариков есть большое преимущество перед нами. Они могут быть искренними. Им не надо рисоваться, не надо ничего из себя изображать. Они такие, какие есть.
Ровно в 11 утра я стояла у старинного парадного в центре Москвы. Памятуя про галстук, я переждала несколько минут. 83 года — возраст для женщины серьезный. Уже не все делается быстро, нужно время. И лучше чуть-чуть задержаться. Слишком ранний приход может помешать, расстроить какие-то планы. А этого мне совсем не хотелось.
В 11.05 я позвонила в дверь. Мне открыли практически сразу. Минуту мы смотрели друг на друга оценивающе. Нора улыбалась и молчала. Чтобы прервать затянувшуюся паузу, я сама сняла куртку, повесила ее на вешалку в прихожей, и, говоря что-то незначительное, прошла в просторную гостиную. Нора опомнилась, немножко стушевалась от своей медлительности и предложила мне сесть за большой круглый стол.
Я огляделась. Просторная комната, высокие потолки, на стенах картины, мне неизвестные, написанные в авангардной манере, может быть напомнившие мне стиль Малевича.
На столе лежала та самая книга, ради которой я пришла. Но я не могла оторвать взгляд от Норы.
Когда я ехала сюда, я думала: какая она Нора? И мне представлялась, маленькая сухая старушка, с крючковатым носом и морщинистым лицом.
Передо мной сидела редкой красоты женщина.
Сложно встретить красивую пожилую еврейку. И молодую-то не просто. Хотя иногда встречаются. Яркие — да, это присуще еврейкам. Что касается красоты, дело вкуса. А вот красивую еврейку в очень преклонном возрасте я просто не видела никогда.
Нора оказалась миловидной женщиной с правильными чертами лица, точеным носиком, широко распахнутыми глазами и приятной улыбкой.
Моя новая знакомая в свою очередь рассматривала меня. Не знаю, что там рассказывал Петр, или ее удивила моя настойчивость, но она смотрела на меня с явным любопытством.
— Спасибо, что согласились меня принять и извините за беспокойство. Смотрю, галстук вы все-таки одеть успели, — я попыталась прервать неловкое молчание и начать разговор первой.
Нора улыбнулась, про галстук я не приукрасила. Она действительно к приходу ранней гостьи была при параде. Черная юбка, и черная трикотажная кофта на пуговицах поверх белой блузки. Темные чулки и туфли в тон на низких каблуках. Было видно, что двигается пожилая женщина уже не очень легко. Но туфли вместо тапочек все же надела. Ансамбль дополняли украшения из серебра с довольно крупными малахитами. Кольцо и сережки. Не убавить, не прибавить.
Да, в любом возрасте и в любой обстановке женщина должна выглядеть хорошо! Причем в соответствии со временем суток, с местом и главное, не забывая, сколько ей на самом деле лет. Это целое искусство! Я смотрела на Нору и понимала, она им владеет в совершенстве. Все строго, но не чопорно. Верхняя пуговица на блузке расстегнута, воротник распахнут. Шея открыта, но не слишком. Про возраст не забывает. Трикотажная кофта вроде бы черная, но, приглядевшись, я заметила небольшие блестки, которые придавали костюму небольшое кокетство.
Ну и главное — украшения благородного зеленого цвета. Они, с одной стороны, идеально подходили к серо-зеленым Нориным глазам. С другой — оживляли черный цвет. И потом утро. Не подобает надевать брильянты. Думаю, у Норы и такие украшения есть. Только она знает, что утром уважающая себя женщина к завтраку наденет все-таки серебро. А вечером все будет зависеть от ситуации. И для каждого случая украшения будут свои. И уж как новогоднюю елку, наряженную без разбора игрушками, я думаю, Нору мы не увидим ни днем, ни вечером. Все и всегда будет выверено. В этой женщине есть чувство меры.
Косметики — минимальное количество. Накрашены практически одни губы. Помада достаточно яркая, но это Норе идет. Еще больше оттеняет черные волосы, подстриженные в аккуратное каре. И опять не убавить, не прибавить.
Я смотрела на нее и восхищалась. Невольно на меня нахлынули воспоминания.
Когда я была маленькой девочкой, я частенько выслушивала советы на тему, как хорошо выглядеть, от своей еврейской бабушки Рони. Роняя — уменьшительно-ласкательное от Рахиль. Ох уж эти еврейские имена!
Бабуся, кстати, тоже была женщиной с идеальным вкусом и чувством меры. Другое дело, не было возможности все это применить. Не было к этому ни средств, ни свободного времени. Бабушка жила тяжело, растила одна двоих детей.
Какая тут опера, или светские рауты?! Это у бабушки было в далеком ее детстве, или в очень недолгой молодости с мужем Алексеем, пока он не сгинул в Сталинских застенках. Были и театры, и выходы. Наверное, и соответствующие наряды и украшения. Все закончилось очень быстро. Нужно было много работать, ставить на ноги двоих детей Бориса и Тамару, мою маму.
Зарабатывала бабушка тем, что после своей основной работы, обшивала всех знакомых и незнакомых. Причем делала это блестяще. С выдумкой, со вкусом.
Почему среди евреев много портных? Причем уникальных! Необъяснимо. Интересно, что у мамы моей этого дара нет. Во мне он проявился вновь. Когда уже в моей семье наступили не очень легкие времена, вязала кофты и себе и сестре и маме.
Бабушка Роня выдумывала интересные фасоны, объединяла цвета, ткани, добавляла вышивки, ручное шитье. Никогда не забуду платье, которое бабушка сшила для моей старшей сестры. Лимонную шерсть она отделала черным кружевом. Сказка была, а не платье!
А уж какие бабуся мастерила нам карнавальные костюмы! Это вам не банальные снежинки! Сестра выступала, к примеру, на одном из праздников в роли подсолнуха. При этом были продуманы и шляпка, и сумочка, и туфельки. Желтая, зеленая, коричневая хлопчатобумажная ткань, вырезанная в форме лепестков, расшитая воображаемыми семечками. Сколько же в этом платье было выдумки, фантазии. Сестра была королевой бала!
Или костюм клоуна. Я этот наряд видела только на фотографии. В нем хохочущая, молодая и задорная мама сидела в окружении своих друзей-студентов на одном из новогодних институтских вечеров. Роскошный клоунский комбинезон был скроен из двухцветного красно-белого шелка. Длинные рукава, огромный гофрированный воротник, веселая шапка с помпоном. Такими же помпонами были украшены смешные ботинки с загнутыми носами. Костюм был сшит от души, весело и задорно, как будто швея ничем другим в этой жизни не занималась, только хохотала и веселила людей!!!
Я-то знала, это было совсем не так. Бабуся в жизни была обделена простым женским счастьем. В 24 года остаться без мужа с двумя маленькими детьми, одной растить их, воспитывать. Где брать силы? Физические, моральные? Свои эмоции она выплескивала в яркие и красивые наряды. И радовалась. Радовалась за людей, которых одевала. Радовалась чужому счастью.
А как же бабуся Роня любила рассуждать на тему моды! Я не всегда с ней соглашалась, хотя теперь понимаю, что зря. Нужно было прислушиваться, нужно было учиться. У бабуси был природный дар, талант от Бога.
А сама бабушка одевалась скромно. Сначала росла дочь, потом две внучки. Было куда растрачивать свои таланты. Всегда просто, но очень аккуратно одетая, наша Роня не привлекала к себе внимания. Разве что яркие воротнички, пришитые к вороту платья или в тон, или наоборот контрастные. Но зачем она следила всегда, это за тем, чтобы были накрашены губы. Один из основных ее постулатов был такой: «Нельзя выйти на улицу с ненакрашеными губами! Выщипай брови и накрась губы! Все остальное не так уж и важно».
Тогда я удивлялась, неужели это действительно самое важное. Черти как одеться, накрасить губы и все будет у тебя в порядке? Теперь мне уже понятно. Бабуся-Роня верила в наше природное чувство вкуса. Кое-как мы с сестрой одеться не могли. Притом, что вообще долго одевались в пошитые бабушкой платья. Значит, по ее мнению очень хорошо. И это было чистой правдой. Но губы у женщины должны быть всегда яркими. Это было мнение нашей Рони. А может, национальная особенность?
Это мне пришло в голову сразу, как только я увидела Нору. Приятную женщину, со вкусом одетую с ярко-накрашенными губами.
— Нора, вы выглядите прекрасно! Как вам это удается?
Норе приятно, но это и впрямь не пустой комплимент, мне действительно страшно интересно, как научиться оставаться всегда красивой? В чем секрет?
— А секрет, Леночка простой. Я знаю, что я красивая, мною гордятся и муж и сын. И я не допущу, чтобы они во мне разочаровались. Безусловно, это требует определенных усилий. Нет, нет, я против пластических операций! Но я каждое утро по часу занимаюсь собой. Обязательная маска для лица, специальные упражнения, массаж. Все делаю сама. Да я вам сейчас расскажу все рецепты!
Значит, секрет прост. Любим себя. Да еще и делаем вид, что в первую очередь стараемся для мужа и сына. Рецепт действительно уникальный!
Я с удовольствием слушала Нору. Она с увлечением включилась в разговор. А я все ждала удачного момента, чтобы задать свой основной вопрос, вопрос ради которого я здесь. Знает ли она Тину Бреннер.
Но перебивать Нору мне было неловко, да и слушала я ее истории с действительным неподдельным интересом.
Нора рассказывала мне о своей семье, о том, сколько им пришлось пережить при переезде в Америку. Но это несопоставимо с тем, сколько пришлось хлебнуть здесь.
— Окончательное решение прияли все-таки из-за Бориса. Наш сын был очень талантлив. Когда поняли, что ни в одно художественное заведение его не принимают, стало ясно,- другого выхода нет. Нужно уезжать. Нет, конечно! Борис все-таки поступил в Архитектурный! Но это нам просто повезло! Лена, конец 70-ых. Ты помнишь это время? Это последний год, когда в Архитектурный принимали евреев. А что потом? Где бы он стал работать? Почему еврею мало быть просто талантливым? Все время еще надо пробивать лбом стенку? Если бы мой муж смолоду оказался в Америке, с его- то способностями! Он бы добился совсем других результатов. А здесь он всю жизнь проработал простым инженером. Да и у меня за плечами, между прочим, была московская консерватория. Тоже и амбиции были, и способности, и желание огромное что-нибудь этакое сделать. И что в итоге? Лена, я всю жизнь учила детей музыке. Я не жалуюсь, просто, в один прекрасный день, мы с мужем поняли, что не хотим такой судьбы своему сыну. И прошли через все эти испытания. Не знаю, кто нам помог, Бог, наше упорство, Борискин талант. Думаю, все вместе.
Нора иногда останавливалась, у нее перехватывало дыхание.
— Только у нас все в Америке сложилось. Нет, не сразу. И муж не сразу нашел себе работу, пришлось доказывать, что он высококлассный инженер. Но он был настойчив! Трудился по 12 часов в день! Я могла только одно, учить детей музыке. Но где взять инструмент? Нашли в какой-то старой антикварной лавке страшно расстроенный рояль за 300 долларов. Лена, вы не поверите, рояль был яркого желтого цвета. Нет, ну естественно когда-то он был черным. Кто его так покрасил, кому это было надо?! Я не знаю! Но Главное — этот звук. Я не была уверенна, что из всего этого что-то может получиться. Но муж сказал: «Звони Мише, он специалист». Что было делать? Как-то надо было выживать, я позвонила Мише, сыграла ему в трубку терцию, Миша сказал: «Берите! Что, нету 300 долларов? Сейчас привезу, отдадите, как сможете». Так мы купили этот рояль. И действительно настройщик его довел до ума. Вот на этом самом инструменте я и начала давать свои первые уроки. Я учила детей музыке, они учили меня английскому языку. Вот так. Этот рояль до сих стоит у нас в доме. Рядом с дорогущей Ямахой.
Нора задумалась, было видно, она вернулась в те далекие голы.
— Вы знаете, со многими этими ребятами я дружу до сих пор. И новых учеников до сих пор беру. Но больше делаю это из любви к искусству. Могу уже вполне не работать. И возраст уже дает о себе знать, и денег мне зарабатывать уже не нужно. Все преодолели, все пережили. Было много разочарований, и друзья предавали, все было. Даже обокрали нас как-то. Чикаго! Ну, это длинная история. Жаль, Леночка, у нас с вами так мало времени. Рассказать-то есть что.
Нора улыбалась мне, своим воспоминаниям, и я слушала ее с нескрываемым волнением.
— А Борис в Америке очень известный и востребованный художник. Да вот собственно его картины висят! — Нора с гордостью показала на стены.
— Я ни дня не жалею о том, что уехали. Мы знали, почему мы уезжаем, и знали, что мы хотим в будущем. Работали, как » папа Карло». И у нас все получилось. Да собственно, у нас же еще все впереди! Вот муж книгу выпустил. Надеюсь, у вас, Леночка, она тоже отклик найдет. И я сейчас пишу свои мемуары.
Я внимательно слушала рассказ Норы, видела, как светятся ее глаза, когда она говорила о сыне, с какой чудесной улыбкой она рассказывала о своих новых американских друзьях.
К своей цели нужно идти. Каждый труд бывает вознагражден. И нужно любить жизнь, и верить в свои силы. Нора не учила меня этому, из этого следовал весь ее рассказ.
Время за разговорами пролетело быстро. Не успела я оглянуться, прошло почти два часа. Я не имела права задерживать пожилую даму более. Уходить не хотелось. Но я видела, Нора немного утомлена, а я так и не задала своего основного вопроса. Я решилась.
— Нора, Петр мне сказал, что в книге вы пишите о Бреннерах. Тетя моей бабушки в 17 году с мужем эмигрировали в Америку. Последние известия от них были как раз из Чикаго.
— Как ее звали?
— Тина.
— Нет, нет. К сожалению. У нас действительно есть друзья Владимир и Наталия Бреннеры. И я точно знаю, что мать Натальи звали Розой. А приехали они одновременно с нами. Собственно поэтому муж про них и написал. Все первые невзгоды с Наташей и Володей делили вместе.
— Ну и ладно, это я так к слову, — подумав про себя «ну и черт с ним, с кладом»!
Мы расцеловались на прощание уже как близкие друзья. Наша встреча закончилась. Когда я уже уходила, произошла заминка, книга, из-за которой я и пришла, оказалась последним экземпляром, а Норе нужно было сделать какой-то важный подарок.
Я попросила ее не переживать по этому поводу, заверила, что куплю книгу в магазине, что и сделала достаточно быстро.
Внимательно прочитав книгу, я поняла, что моих родственников в ней действительно нет, есть много другого.
Но как же хорошо, что я познакомилась с Норой!
Донателла
В памятке туриста значилось, что экскурсию по Милану будет проводить гид под звучным именем Донателла.Похоже еще один итальянец думает, что он выучил русский язык, и завтра будет упражняться в своих навыках на нас. Опыт подсказывает, нам опять предстоят мучения. Нет, бывают, конечно, иностранцы, которые хорошо говорят по-русски, Но это редко. Я бы даже сказала очень.
А здесь еще и Донателла. Да, в таких именах мне сразу слышатся черепашки — ниндзя из детских комиксов. Как их там? Леонардо, Рафаэло, Микеланджело и Донателло.
Эти черепашки стойко идут со мной по жизни. Сначала в них играл мой старший сын. Ему скоро будет 25. Начал подрастать младший, ему 11, и тоже наступило время этих странных черепашек с громкими именами знаменитых художников эпохи Возрождения. Сначала я приставала к старшему сыну, все никак не могла понять, какая связь? Что может быть общего между неповоротливыми черепахами, все могущими ниндзя и талантливыми художниками. Мой старший сын связи между ними не обнаружил. Младший, на правах более прагматичного и продвинутого поколения мне ответил
— Мам, ну ты же не спрашиваешь, почему колбасу называют колбасой?
Вот действительно. И как это я не додумалась? Но больше с вопросами лезть не стала. Уж если Леонардо сравнивают с колбасой, то наверное действительно черепашки могут быть ниндзя. Кроме меня это, кстати, никого не удивляло.
Донателла пришла в гостиницу ровно в 9, как значилось в памятке. Она оказалась непохожей ни на черепашку, ни на ниндзю, и опознавательной банданки на голове у нее не было. На типичную итальянку она тоже не походила.
Один из моих сыновей, не помню уже который, когда видел худого человека, говорил «узкий». Вот Донателла была узкой. Не худой, а именно узкой. Очень высокая и ровная в своей фигуре по всей длине. Росту ей еще прибавляли коротковатые брючки, из которых виднелись носки розового цвета. И вообще вся одежда ей была немного не по росту. Рукава куртки заканчивались на запястьях, открывая для обозрения длинные кисти рук. Тонкую длинную шею в несколько рядов обвивал кургузый шарфик. Мне таких женщин хочется все время нарядить поярче. А тут штанишки тускло-бежевые, куртенка сероватенькая, все в тон курчавых и таких же тусклых волос. При этом лицо у Донателлы было очень приятное.
Немного смешная, неуклюжая, но с домашней милой открытой улыбкой она нам сразу понравилась. Да ладно, подумали мы, уж пусть говорит что хочет. Понятно, человек добрый, будет делать все от него зависящее. Уж как-нибудь разберемся. И мы пошли разбираться пешком по Милану.
— Меня зовут Донателла, а вас?
— Елена.
— Валентина.
— А! — закричала, радуясь Донателла, — Я знаю, я знаю! Это очень красивое имя, очень! Я знаю это имя!
Мы переглянулись. Хорошо, значит, знает имя Валентина. Посмотрим, знает ли она еще что-нибудь. Данателла говорила по-русски немного с трудом, тяжело подбирая слова, немного их коверкая и путая ударения.
— Нет, ну ты погляди, как ведь бедная старается, — отметили мы для себя.
С моей коллегой по работе Валентиной мы в Милане уже были, и разнообразные экскурсии по городу прослушали несколько раз. И в исполнении итальянцев, и наших бывших соотечественников. То есть общее впечатление составлено. И в Дуоме были, и, конечно, в галерее Витторио Эммануила.
В этот раз мы решили посетить какой-нибудь музей. В Москве нам посоветовали Пинакотеку Брера. Наш выбор немного удивил Донателлу.
— Это очень хорошая галерея, очень! Моя самая любимая! Но только не самая известная.
Нам без особой разницы куда идти. Главное приобщиться к итальянской культуре. Донателла шагала впереди, как землемер, мы за ней поспевали с трудом.
— Может, скажем, чтобы не неслась так, куда торопимся-то? — предложила Валентина.
По возрасту мы все находились в орбите цифры 50. Мне еще до этой цифры нужно было несколько лет дожить, Донателла, судя по внешности, только с этой цифрой встретилась, Валентина, этот рубеж перевалила.
Судя по тому, как прытко бежала вперед наша итальянская подруга, независимо от возраста она была среди нас самая спортивная.
— Донателла, нам идти далеко? — запыхавшись, спросила я
— О! Так как мы гуляем, минут 20.
— Нет, я так минут двадцать не выдержу, — Валентина остановила Донателлу, — Давай передохнем немного.
— О! Я виновата, да! Я думаю, все время думаю! Когда думаю, мне надо сразу быстро идти! Да, извините. Такая у меня сегодня история, она очень некрасивая, очень. Я расстроена.
Это ж надо, мы, когда расстроены, наоборот, становимся немного заторможенными, а итальянцы значит наоборот, бегать начинают.
Все-таки хорошо, что экскурсовод у нас местный, так глядишь, традиции какие национальные узнаешь.
— Донателла, что у вас случилось? Может, вы и экскурсию вести не можете?
— Нет, что вы, что вы, это моя работа. Это важно. Мы идем с вами в Брера. Это очень, очень хорошо. Это мое любимое место в Милане. Правда, еще фреска. Это конечно. Если у меня на сердце не спокойно, я иду к фреске. Смотрю на нее, и мне легко!
Понятно, имеется в виду фреска Леонарда да Винчи «Тайная вечеря». Мы с Валентиной эту фреску уже видели. Действительно впечатление необыкновенно. Начать с того, что попасть в этот музей крайне сложно. Записываться нужно заранее. Билеты тоже не даром, 12 евро. То есть непросто и недешево дается нашей Донателле поднятие настроения. А сама фреска… Сначала поражает вся атмосфера, потому что ты попадаешь — нет не в музей — в сейф! За тобой постоянно на все замки закрывают двери, помещения друг от друга отделены огромными железными дверьми. Людей не больше 25, рядом с фреской можно находиться только 15 минут, определенная температура, влажность и так далее. Все сделано для того, чтобы не только мы смогли насладиться бессмертным творением Леонардо да Винчи, но и наши потомки. Чтобы своим дыханием и топотом мы не потревожили старые краски. «Тайная вечеря» — это действительно потрясение. И наверное Донателла права, выходишь из старой доминиканской трапезной после просмотра фрески немного просветленным. Есть ощущение, что к тебе, вот прямо сейчас, лично обращался Иисус Христос. Я думала, у меня это от новизны, от шока. Однако ж, по мнению Донателлы, это происходит каждый раз. Вот он — гений Леонардо.
А ОНИ В ЧЕСТЬ НЕГО ЧЕРЕПАШКУ!
А что же наша Донаталла? Мы стояли посредине уютного района Брера, узкие улочки, высокие дома, постройки времен Муссолини, мощеные тротуары.
Донателла заламывала свои тонкие и длинные руки и говорила
— Это мой муж, это все мой муж! Джовании! Это все он! — в глазах у нее были слезы
— Поругались? — предположила Валентина, — неужели побил?
Донателла с сомнением посмотрела на нас.
— Почему побил? Как побил? Я пригласила его в ресторан сегодня на вечер! Я нашла прекрасный ресторан здесь в Брера. Это очень хороший район, здесь прекрасные повара. Очень вкусно, очень! Таких ресторанов нет в других районах. Потому что этот район не туристический.
Слово » туристический» дается Донателле с особым трудом, но она справляется.
— Да, Брера это для миланцев, здесь нет туристов. И поэтому мало народу, и вкусно, очень! Я готовлю дома мало. И ем овощи, еще немного рыбу. Муж ест все, но я это » все» не готовлю. Я решила пригласить его в ресторан. Здесь в Брера. Будем есть салат из рукала, это очень вкусно, очень! А он?!
— Что? Заболел? — предположили мы
— Он! Отказался! Да! Говорит, у него к вечеру будет болеть голова.
— То есть пока еще не болит, — уточнила я
— Нет! — Донателла говорила немного наклоняясь ко мне, видимо, чтобы мне было лучше слышно. — Но говорит, он чувствует (это слово она произнесла по слогам: (чув—ству—ет), что вечером точно заболит.
— Поди ж ты, какой чувствительный. Донателл, да ты так не убивайся, может еще и не заболит. И сходишь ты в свой ресторан. И мужик твой мяса наконец поест! — успокаивала ее Валентина.
— Вы так думаете? А салат?
— Салат тоже закажите, не помешает! — как можно убедительнее говорили мы, — но мясо — обязательно. Мужиков кормить надо. И пойдем уже в Бреру.
— Да, да Брера. Это чудесная галерея. Она небольшая около 400 полотен, но каких! Вы начнете удивляться прямо с внутреннего дворика.
Донателла вспомнила про экскурсию и понеслась вперед, смешно переставляя длинные ноги и размахивая руками. Ну прям кузнечик какой-то! Нам ничего не оставалось делать, как опять припустить за ней. Мы уже поняли, если сейчас остановимся, то будем слушать про мужа, которому надоело быть вегетарианцем. Так что надо бежать вслед за Донателлой, пока она не исчезла за поворотом. Мы взялись за руки и, спотыкаясь о средневековые кирпичи, поскакали ей вслед. Рассматривать старинный район Брера возможности у нас не было.
— Вот, вот! Вы думаете это греческий бог? — мы добежали до внутреннего дворика картинной галереи.
Мы еще ничего не думали, нам нужно было отдышаться и осмотреться. Ровный квадрат лужайки, был обрамлен роскошными стенами музея в стиле барокко. Посредине дворика возвышалась красивая статуя, изображающая идеальную по форме мужскую фигуру.
— Это Наполеон. Вот таким он видел себя сам. Ну что, я вас удивила? А вы думали, он маленький и толстый? И другие тоже так думали. А он сам думал, что он высокий, стройный и красивый. Вот как этот бог. Но это не так важно. Главное, это он собрал все эти картины. Сейчас вы все увидите.
Донателла говорила, тщательно проговаривая слоги, делая акцент на каждом слове.
— Ну, пойдемте наверх. Это очень интересно. Здесь и библиотека, и галерея.
— Надо же! Опять куда-то лезть. И чтобы им это галерею на первом этаже организовать. Ну не у всех же ноги, как у нашей Донателлы.
Пока мы внизу рассуждали, Донателла уже купила билеты и махала нам со второго этажа своей длинной рукой.
— Сейчас вы удивитесь, — опять принялась она за свое, как только мы одолели практически «Потемкинскую лестницу», поминая про себя знаменитый фильм Эйзенштейна «Броненосец Потемкин».
— Мы с вами будем смотреть Тинторетто, Караваджо, Хаеса и, конечно, Рафаэля, — в глазах у Донателлы блеснули слезы.
— Мне кажется, ей все-таки нужно есть мясо, — тихо предположила Валентина, — вот чего рыдает, скажи мне. Нет, это определенно недостаток белка.
— Ну, пойдем, — обратилась она к восторженной Донателле, — где тут твой Рафаэль.
Музей действительно нас впечатлил. Я люблю небольшие коллекции, где все просматривается, где, по выражениям художников, хорошо развешаны картины. Можно подойти поближе, подальше, найти свою точку, откуда именно тебе нужно смотреть на это полотно. И ты можешь погрузиться в то время и понять, что хотел сказать художник, и угадать, как он жил, что думал.
Мы долго стояли около Рафаэля, около его шедевра «Обручение Марии». Донателла подводила нас и к знаменитым полотнам Рубенса и Тинторетто, и к тем картинам, которые нравятся лично ей. И показала самый первый поцелуй, который был запечатлен художником, и влюбленные навеки поселились в Брере. Мы смотрели на работу Франческа Хаеса «Поцелуй». И нам было странно, что только в 1859 нарисовали целующихся людей.
Опять загрустила наша Донателла около картины Караваджо «Ужин в Эммаусе»
— Нет, ну почему он отказался? Джованни! Я не так часто его приглашаю! Почему он не хотел пойти? А я уже продумала меню. Это вкусно. Как это по-русски? Мне сложно. Такие племяннички с тивкой.
Мы с Валентиной озадаченно посмотрели друг на друга.
— Это она про что, родственников, что ли, еще позвать хотела?
— Донателл, вы с кем еще в ресторан пойдете?
— Нет, я неправильно все объясняю! Это такие красивые пирожки, из муки!
Донателла опять начала размахивать руками.
— Пельмени, может? Тивка… С тыквой?
— Да, да! Конечно, я путаю буквы! Но это очень вкусно. Джованни понравится. А он?
— Да не расстраивайся ты, может, пойдет еще! Только опять ты с тыквой. Мужика все травой кормишь. Ладно, давай лучше про Караваджо.
И Донателла тут же вернулась к Караваджо. Она не всегда правильно произносила слова, переставляла буквы, путала ударения. Но она очень любила свою работу, любила картины, знала про них все. Если она не могла подобрать нужного слова, она начинала размахивать руками, бегать по залу, загребая длинными ногами, что-то изображала. Ей очень хотелось, чтобы мы поняли, чтобы нам понравилось, чтобы мы тоже полюбили эту ее Брера.
Ей удалось нас увлечь. Мы вышли из галереи вдохновленными творчеством великих итальянцев.
При расставании наша Донателла опять загрустила.
— Я ему сказала, Джованни, сегодня я тебя приглашаю, — она сделала ударение на «Я», — значит, я буду платить, мне же не нужно его денег. А он все равно сказал, у него вечером будет болеть голова. А может, ему не понравилось, что буду платить я?
Донателла с надеждой смотрела на нас. Что мы могли сказать? Почем мы знали, как там у них принято? Кто за кого должен платить. Вот у нас все понятно. Кто бы не заплатил, денег все равно меньше стало у всей семьи.
— Донателл, ты не расстраивайся, ты его на следующее воскресенье в ресторан пригласи. А сегодня пожарь ему дома кусок мяса да с картошечкой жареной!
— Да? Только это не здоровое!
— Зато вкусное, — заверили ее мы, — нельзя всю жизнь все только здоровое есть, озвереть можно.
Донателла смотрела на нас с сомнением.
— А я попробую!
— А вот ты попробуй!
Тепло с нами попрощавшись, Донателла побежала к месту своей следующей экскурсии.
Валентина и я еще долго стояли и смотрели на быстро шагающую Донателлу. Пару раз она оглянулась, чтобы помахать нам своей нескладной длинной рукой и улыбнуться приятной белозубой улыбкой.
А мы неторопливо побрели по старинному району Брера к своему отелю, с удовольствием рассматривая старинные особняки, маленькие лавчонки и милые итальянские кафешки.
