17
---------
Алексей окунулся в воспоминания. Он летел из Иркутска, настроение было приподнятым, вроде удалось найти какие-то точки соприкосновения, и пойдет новая работа. Не факт, конечно, но вдруг. Так хотелось поделиться радостью, что Алексей невольно стал присматриваться к своей соседке. Летели огромным «Боингом», места достались центральные, до Франкфурта полных четыре часа, почему, собственно, не познакомиться. Приятная женщина лет сорока, а может, и больше, кто сейчас разберет. Хорошая фигура, аккуратная стрижка, на лице совсем немного косметики, черный свитер, черные брюки. А сейчас многие в черном ходят. Алексей с этим был не согласен. Но кто ж его спрашивает!
— Меня зовут Алексей. Нам в воздухе придется провести кучу времени. Вдруг вам что-нибудь понадобится. Так вот, обращайтесь.
Женщина рассеянно кивнула:
- Да, да, конечно. А я — Мила.
— Милая Мила, — Алексей улыбнулся.
— Вообще-то я Людмила, но я ненавижу и «Люда», и «Люся» — это не я, поэтому предпочитаю сразу называться именем, для меня приятным. Так легче. Правда? Сразу расставить все по своим местам.
— Правда! — Алексею понравился такой развернутый ответ. То есть соседка тоже согласна со знакомством, могла же просто буркнуть что-нибудь в ответ, надеть очки и уткнуться в аэрофлотовский журнал. Нет, и очков не достала, и журнал открывать не собиралась. Видимо, ждала дальнейших вопросов со стороны Алексея.
— В командировку? — почему-то в женщине чувствовалась деятельная натура.
Вот почему-то сразу видны женщины не работающие и, наоборот, много и активно трудящиеся. А дальше тоже шла его собственная классификация. За годы, проведенные в эмиграции, при отсутствии родного языка и необходимости длительного молчания, Алексей научился разговаривать сам с собой, иначе с ума сойдешь. Вот увидит человека и начинает рассуждать: кто он, какой. И получалось, что женщины, сидящие дома, делятся на «наседок» — это которые готовят, убирают, за детьми смотрят, «спортсменок» — это которые ни за чем не смотрят: ни за собой, ни за домом, ни за детьми. Якобы здоровьем занимаются. Утром встали, в зеркало не посмотрелись, не причесались, какие-то штаны на себя нацепили, которые зимой и летом — одним цветом или уже совсем без цвета, и побежали, и поскакали. Или с палками пошли, чего уж совсем не мог понять Алексей, любивший с детства беговые лыжи.
Если наседок в Германии почти не встречалось, то спортсменок было пруд пруди. Правда, еще были и «фифы». Их Алексей определял по загорелому цвету лица. То ли солярий, то ли бесконечные острова круглый год, где возможно было получить вот такой загар, но эти женщины свою кожу не щадили. Всегда как та елка: были одного цвета круглый год, правда, не зеленого, а темно-коричневого и блестящего; в руках обязательно сумка с большими эмблемами, не важно — «Шанель» или «Диор»; огромное количество золотых браслетов и цепочек на тонкой морщинистой шейке (понятное дело, столько загорать — ни одна шея не выдержит). И все это благолепие обязательно устанавливалось на кривоватые тонкие ножки с острыми коленками, которые быстро передвигались на тонких каблучках. Фиф Алексей не терпел еще больше, чем спортсменок. В них раздражало и бряцанье золотых побрякушек, и удушливый запах духов, и вечный громкий смех не по делу (то есть у них-то дело было — показать свои белоснежные и крупные, как у лошади, зубы). Нет, Алексей переносил фиф с трудом.
И сразу видно было женщин работающих, по жизненному тонусу, по заинтересованному взгляду. Хотя и здесь, да простят Алексея женщины, он всех их поделил. На «предпринимательш» — это те, которые в пиджачках-костюмчиках, с коротковатыми брючками, в широконосых туфлях и мужских рубашках. С утра до ночи трудятся, добывают деньги и новые благополучные места, в то время как жизнь проходит стороной, но у них цели, у них карьера. Бизнес-леди, может, где-то и были, но Алексей их не встречал. В Германии ему попадались исключительно предпринимательши.
Другую часть работающих женщин, причем большую из них, он относил к категории «санитарок». Вот почему санитарок? Здесь были и официантки в кафе, и продавщицы в мелких лавочках, и те, которые занимались социальной работой. В Алексее говорило его социалистическое прошлое. Ведь кто такие санитарки? Это те, которые не сумели найти свое призвание, устроиться, как хотели, как, может, и заслуживали. А жить на что-то надо, а спонсора нет. Вот и шли в санитарки. И как итог — немного опустившиеся и попивающие, и вечно нудящие про свою испорченную жизнь.
Как ни прискорбно, бывшие соотечественницы частенько попадали в разряд санитарок. А куда деваться, не так-то часто выпадает счастливый билет. Работали по специальности единицы, кто-то находил работу по душе. Но редко, очень и очень редко.
А симпатизировал Алексей так называемым «пчелкам». Тем женщинам, которые не изображали из себя сильно деловых, семью и детей ставили гораздо выше работы, но все же обязательно работали, причем с удовольствием.
Вот почему-то в Миле почувствовалась пчелка. Интуиция Алексея не обманывала. Уж больно опыт жизненный большой, больно много прожито и пережито, людей видел насквозь.
Мысленно Алексей вернулся к проведенным переговорам. На первый взгляд все выглядело неплохо. И все же… А ведь остались у него сомнения, остались, и чем выше от земли, тем явственнее он чувствовал, что радоваться рано.
Мила молчала, и Алексей повторил свой вопрос
— В командировку?
— На похороны, — наконец ответила Мила. Алексей хотел что-то сказать, но тут же поперхнулся, закашлялся, а Мила достала из сумки бумажный платок. Не заплакала, нет, видимо, уже все было выплакано, скорее жест стал уже привычен за эти дни, или он успокаивал женщину.
— Умер муж дочери. Вы когда-нибудь слышали про счастливый брак немца и русской девушки?
Алексей развел руками. Что тут скажешь, всякое бывает, но нет, скорее не слышал. Скорее вспоминались расхожие выражения — «жить можно», «приноровились», «привыкли», «а куда мне возвращаться». Но вот чтобы счастливый…
- Да, а вот здесь был по-настоящему счастливый брак. Просто удивительно. Он преподавал у дочери в институте. Бурный роман; я, понятное дело, была против, воспитала ее одна, а тут, понимаешь, нужно уезжать в Германию по велению души и сердца. Бред! — Мила повернулась за пониманием к Алексею.
Тот кивнул утвердительно. Естественно, бред. Какое там — душа и сердце. Кто сказал, что у немцев есть душа? Это даже не расчет, а просто счет. А вместо сердца — счетная машинка, даже не хочется говорить «калькулятор», сразу вспоминается замшелое слово «арифмометр». Алексей уже слабо представлял, что это такое, но вот с немцами это связано определенно. Потому что культура, традиции, привитые веками, сохраненные, от которых не отступаем ни на шаг — вот эти самые немцы. С их рациональностью, подсчетами, организованностью. Да, и с чуткостью, и с сентиментальностью. И это тоже есть! И он сколько раз видел слезы на глазах у достаточно взрослых мужчин при виде какой-нибудь засохшей розочки, но иногда Алексею казалось, что плачет бедный немец, вспоминая, сколько он этих розочек накупил и сколько денег на всю эту дребедень потратил.
- Вот, вы меня поняли, — утвердительно вздохнула Мила — видимо, все мысли были написаны у Алексея на лице.
— Но ведь не остановишь! «Люблю», «уеду», «ты меня не понимаешь», «ты меня не любишь», «эгоистка», в общем, все про себя услышала. Нет, я никакой благодарности от дочери не ждала, упаси Господи, — Мила красиво поднесла руку с бумажным платочком к груди. И платочек-то у нее с рисунком, надо же, отметил про себя Алексей. Он внимательно слушал женщину и ловил себя на мысли, что невольно любуется ею. Давно никто не говорил в его присутствии таким красивым, грамотным русским языком. Только долго прожив за рубежом, можно понять, как прекрасен русский язык, и как его не хватает. Когда боль ото всех остальных его огромных потерь стала не такой острой, самой чувствительной потерей остался язык. В Германии, к сожалению, Алексей вращался не в самых высоких слоях, и мешанина из русских и немецких слов была порой непереносимой. И тут вдруг!
«Позвольте, я сяду поудобнее», «мне неловко вам об этом говорить» — это было в той, другой, нашей удивительно насыщенной прошлой жизни.
Мила говорила, как пела, и Алексей даже не очень понимал, что женщина рассказывает ему о своей личной трагедии, и этот черный наряд на самом деле вызван трауром.
— Все случилось очень быстро. Он даже пришел ко мне просить руки Наташи. Я встретила его холодно, в библиотеке мужа. С какой стати накрывать на стол и зажигать свечи, кто он нам? Я все же надеялась, что никто. А вот оказалось, что очень даже «кто». Наташа была влюблена, мне было достаточно увидеть, какими глазами она отвечает на его взгляд, чтобы перейти из кабинета в столовую, достать бабушкину накидку на стол и предложить ему открыть бутылку шампанского.
— И они сразу уехали?
- Что? — Мила настолько погрузилась в свои воспоминания, что не сразу поняла вопрос Алексея.
Вспоминает, какого цвета накидка была, не иначе.
— Куда там! Еще год вместе жили. Да и хорошо. Я к нему привыкала, и потом, вы знаете, он оказался настолько нашим, передать вам не могу. Безупречно воспитанный молодой человек, просто безупречно. Да и потом, знаете, в доме появились мужские руки. И сразу все заработало. То есть мы раньше не знали, что кран может закрываться так, чтобы не капало, а двери не скрипеть, а розетки не искрить. Удивительно толковый, — Мила помедлила, - был, — и тут она расплакалась.
— Понимаете, Алеша, а я ведь искала в нем недостатки и Наташеньку настраивала, простить себе не могу. — Мила даже плакала как-то деликатно и очень красиво, и потом Алексей даже растерялся от этого «Алеша». Так его никто не называл сто лет. Только Зоя. Но он и привык к Зоиному голосу, к интонации, и у сестры не получалось так мягко, так тепло. Немцы называли его Алексеем. Только. Вот ведь интересно, ведь и наши девушки, приехавшие за рубеж, моментально превращались в Галин, Ирин, Светлан, забывая свои домашние русские Галя, Ира, Света. Своими хотят побыстрее стать, подстраиваются, а только не стать своими, никогда не стать. Вот это Алексей уяснил. Даже детям его не стать, а уж им-то, приехавшим в сорок лет, никогда, хоть Гансом назовись, хоть Фридрихом-Вильгельмом.
— Ну что вы, Милочка, ведь дочь, как я понял, вас не услышала, все равно поехала за ним.
- Да, да, безусловно. Уже Данька родился, Андреас получил направление на работу во Франкфурт. А я уже и к Даньке привязалась, и Наташа после родов слабенькая была. Прямо ультиматумы ставила, вы можете себе представить…
Мила уже взяла себя в руки. Да, действительно, нетипичная история, муж любит и жену и ребенка, и даже тещу, которая сама отдавала себе отчет, что вела себя неподобающим образом. При этом мягкий, щедрый. Просто принц из сказки! Может, потому что его уже нет в живых? Алексей не спрашивал о том, от чего умер неизвестный ему Андреас, боялся услышать историю про автомобильную аварию, уже не рад был завязавшейся беседе и больше вслушивался в звучание голоса, чем в содержание рассказа. Его собственная трагедия никак не оставляла его, а ведь прошло уже пять лет.
- Рак. Сгорел за три месяца. Вот так. И главное, Наташа ничего не говорила, позвонила мне неделю назад, он уже в коме был. А я приехать никак не могла, у меня конференция, я химик, готовила эту конференцию целый год. Вы меня осуждаете?
— Да нет, что вы! — уверил расстроенную женщину Алексей. Приятная, действительно милая, но достаточно жесткая, со сложным характером. Видимо, сказалась жизнь без мужа, но был же какой-то друг.
Мила рассказывала, рассказывала, понятное дело, ей надо было выговориться, выплеснуть все, что накопилось на душе, чтобы опять стать сильной, и чтобы дочь могла на нее опереться.
— Я даже ничего не спрашиваю про вас… — Мила виновато улыбнулась.
— Да что вы, понятно, вам сейчас не до меня. Я живу в Германии уже пять лет, воспитываю двоих детей, так вышло, — последние слова, может быть, сказал резче, чем нужно было, чтобы пресечь все ненужные расспросы. Хотя и так было ясно, Мила не будет навязчивой.
— А вы дадите мне свой номер телефона? Я вам позвоню, когда будет время, хорошо? Я вам очень благодарна, Алеша, за то, что выслушали, поддержали. Вы меня простите за такие вот откровения, но вы, действительно, первый, кому я вот так все это рассказываю.
Они еще долго разговаривали, в основном говорила Мила, вспоминала Андреаса, то, как была несправедлива к нему.
— Мы с вами попрощаемся в самолете, хорошо? — она достала пудреницу и начала приводить себя в порядок.
— Конечно. Как скажете.
Алексей передал Миле свою визитную карточку, не веря, что та когда-нибудь воспользуется ею, а он и сам не знал, хотел бы он, чтобы Мила ему позвонила. Сложно сказать. Его жизнь уже устоялась, пришла в какое-то равновесие. Хочет ли он что-либо менять, даже вот с этой приятной женщиной?
Он все же увидел Милу, уже выходя после таможенного досмотра. Он видел, как кинулась к ней молодая беременная женщина, с огромным животом, разрыдалась, обнимая мать. Мила не плакала, она гладила дочь по голове и только повторяла:
— Ну будет, будет, мы с тобой сильные, мы все переживем, тебе еще месяц ходить, главное, что с тобой твои дети.
- Ой, мама… — задыхалась девушка.
— Ну все, прекрати, сейчас нужно собраться, мы должны похоронить Андреаса и придумать, как нам жить дальше.
Ничего сейчас в этой женщине не напоминало плачущую Милу из самолета. Перед Алексеем стояла скорее предпринимательша. Вот и давай ярлыки этим бабам.
Copyright 2008-2015 Сайт писательницы Елены Рониной