Такой долгий и откровенный день, повесть, часть первая

Несмотря на самое начало весны, на улице стояла изнуряющая жара. Дышать было нечем, плотный воздух сковывал движения. Хорошо, что утро раннее, а не то в здании аэропорта можно было свариться. Все-таки Пула это не Франкфурт. Кондиционеров нет, и условий приличных пока тоже. Но это все пока. Строительство в Хорватии шло полным ходом, иностранцы покупали недвижимость, вкладывались деньги в новые отели, рестораны. Так что еще немного — и начнут благоустраивать аэропорт. А куда деваться?

Народу было немного, в основном встречающие. Неторопливо прохаживались зевающие водители с табличками «Иванов» и «Сидоров». В шортах, майках и босоножках местные жители очень отличались от вновь прибывших. Была в их внешности какая-то умиротворенность, неспешность, можно даже сказать, ленивость. Они перебрасывались короткими фразами друг с другом, никак не заботясь о том, найдут их вновь прибывшие или нет. Не их это проблемы. Туристам же надо, вот пусть и ищут. Никуда не денутся, все же уже оплачено.

В небольшой кафешке, единственной в аэропорту города Пула, пристроилась за столиком всего одна пара: немолодая женщина в светлой юбке, красивой кружевной майке, и соломенной шляпке и полный высокий мужчина лет пятидесяти. Несмотря на тонкую хлопчатобумажную рубашку с короткими рукавами, легкие брюки и летние ботинки на босу ногу, мужчина постоянно вытирал пот со лба уже довольно измятым носовым платком. Чувствовалось, жару мужчина переносит тяжело. Давала себя знать сильная полнота. Официантка стояла за барной стойкой, подперев голову руками, стеклянными глазами глядя, куда-то вдаль. Посетители ничего не заказывали. Просто сидели и перекидывались малозначительными фразами. То ли от жары им ничего не хотелось, то ли понимали, что все равно ничего не получат. Официантка их просто не услышит, а ругаться с утра не хотелось.

— Миша, сходи, узнай еще раз, рейс опаздывает, или нет.

— Мам, ну, сколько можно говорить? Не опаздывает, мы просто приехали пораньше. Еще целых полчаса. Ну что ты так разнервничалась? И сдалось тебе приглашать эту Ядвигу? Думаю, ты все-таки зря это сделала.

— Зря, зря… Много ты понимаешь! С Ядвигой связана вся жизнь. Это моя молодость, моя зрелость. Танцевали на одной сцене. Она была рядом, когда умирал папа, а ты: «Зря».

— Просто беспокоюсь за тебя. Вот чего ради так рано приехали? Еще цветы заставила меня купить. При такой-то жаре! Хожу теперь, как дурак с этим букетом.

— Ходи, как умный, Миша. Ну ты же в конце концов из приличной семьи. И к нам приезжает дама. Как же без цветов? Или ты считаешь, что семидесятилетним старухам цветы не к чему?

— Да ничего я не считаю. А вот ты, мама, стала обидчивая. Заводишься с пол-оборота. Я ж ничего еще не сказал!

— Ты прав, Мишка. Ты абсолютно прав. Знаешь, смешно — я сама себе сейчас напоминаю нашу бабушку. Она к старости такая обидчивая стала, ужас. А я понять не могла, ну чего ей не хватает! Вот что она ко мне цепляется? И еще думала, ну неужели сама такой стану? Нет, ни за что. И потом, на что бабушке было обижаться? А вот находила повод. Знаешь, началось это уже в Одессе. То есть она моложе меня была! Так что не обращай внимания, мне сам Бог уже по возрасту обидчивой быть велел. Ну ладно, ладно. Я не самый худший вариант. Или нет? — Ольга вопросительно посмотрела на сына.

— Мам, ты у меня замечательная. Поэтому наверное я и с личной жизнью определиться не могу. Такой, как ты, больше нет.

Ольга улыбнулась. В действительности, для нее слова сына были важными. Она их ждала. И радовалась, когда слышала. Как когда-то от Гриши. Муж каждый день должен был говорить, что любит ее. И вот Гриши нет уже целых 10 лет. А она как-то без него живет. И вся жизнь теперь — это Михаил. Правильно ли? Нет. Конечно нет. У сына давно должна была быть своя семья, дети. Но вот не сложилось. Ольга усмехнулась своим словам «мальчик из хорошей семьи». Мальчику-то скоро будет пятьдесят. А ни невестки, ни внуков. Ольга не могла пожаловаться, сын был очень внимателен к ней. Даже, наверное, слишком. Во всяком случае, больше никто из подруг таким отношением похвастаться не мог. Он старался не забывать о матери. Переломный момент в их отношениях произошел после смерти Григория. Михаил работал много. Командировки, совещания до полуночи. И всегда звонил, каждый вечер.

— Мам, ты как?

Миша чувствовал, как тяжело матери стало после ухода мужа из жизни. Нет, не физически. Да и материально Гриша жену обеспечил. Ольге нужна была совсем другая поддержка. Она привыкла чувствовать себя женщиной, любимой женщиной. И вот нет рядом мужчины, который на нее молился, с которым давно уже стали одним целым, дышали одновременно, думали одинаково. Сын не может заменить мужа, это все совсем другое. Но он может быть рядом или хотя бы стараться быть рядом по возможности. Смерть Григория неожиданно сблизила сына и мать. Раньше этого не было, Миша исчезал из их жизни на недели, мог даже забыть поздравить мать с днем рождения. И Ольга слышала поздно вечером из спальни, уже лежа в кровати

— Олух царя небесного! Забыл, что у матери день рождения?! Советь-то есть?!

И через пять минут раздавался такой долгожданный и самый важный за целый день звонок

— Мам, это я твой блудный сын, а мне птичка напела, что у тебя сегодня праздник, не будем уточнять даты и возрасты!

Про себя Ольга ругала «птичку»: ну неужели не мог напомнить сыну раньше? И не страдала бы она весь день, а прожила бы его счастливо!

Как это сложно все, муж и сын. Нам кажется порой, сын важнее, его любим больше, ему все можем простить. Мужу — никогда. И вот муж уходит, и сразу становится ясно, кем он был для тебя. Сразу в одночасье становишься инвалидом. Как будто отрезали сразу руку и ногу. И идти не можешь, и опереться не на кого. Как жить, как пережить, как справиться с болью?

Сын понял состояние матери и поддерживал ее. Неожиданно для Ольги.

Они никогда не были настоящими друзьями. Друзьями были Миша и Григорий. Или мать и сына сблизила такая страшная потеря для обоих самого дорого человека? Причем оба об этом при жизни Григория не очень догадывались, подшучивали над отцом, высмеивали его маленькие слабости, чудаковатость. И вот их осталось двое. И Миша пытался ту дружбу перенести теперь на мать. Вот этими своими короткими звонками. Нечаянными букетами цветов, совместными поездками. И единственно правильными словами «ты самая лучшая мама на свете». Ох, как важно это было Ольге. Как долго она этих слов ждала, а теперь, наверное, ради этого и жила.

И вот этот дом. Купил сам, не посоветовался. Просто однажды привез ее сюда.

— Мам, а здесь ты будешь проводить лето. Оно в Хорватии длинное, 5 месяцев. И климат на Одесский похож, и море.

К старости все воспринимается не сразу и не вдруг. Что значит дом на море? Зачем? Хлопотно. Потянут ли?

И дом какой-то неприбранный, неухоженный. Крутая лестница на второй этаж, маленькие комнатушки, окна, как бойницы. Оля любила простор, огромные окна, чтобы было много света, воздуха! Правда, место дивное. Вторая линия, море не то чтобы плещется у ног, но запах и ветерок морской доносятся. Миша все понял по поджатым Олиным губам. Не обиделся, только приобнял мать.

— Что? Думала о чем-то другом? Вот и давай, обустраивай. Ты же любишь у нас стройкой руководить. Вон какой домино в Переделкино отгрохала! Я в этом ни черта не понимаю, сама знаешь. Это все не мое. С рабочими ругаться так и не научился. Я в отца пошел. Бригада сербов приедет в понедельник. А сейчас нарисуем план, решим, что будем делать. Ну что-то же тебе здесь нравится? Смотри, какой вид открывается с балкона.

За окнами раскинулась морская гладь с белыми яхтами, вдалеке гора. Можно часами сидеть на балконе и любоваться горизонтом.

— Я куплю тебе кресло-качалку. Гнутую такую, ты же всегда мечтала. И будешь здесь сидеть, дымить своими ужасными сигаретами и кофеек попивать. Такая перспектива устраивает?

— Хитрец!

Ольга потрепала сына по голове. Но как-то увидела она себя в этом кресле. А почему, собственно, не попробовать? Опыт строительства дома в подмосковном Переделкино действительно у нее был. И прав был сын — ни он, ни его отец в этом ничего не понимали и понимать не хотели. За стройку отвечала Ольга. И с блеском довела ее до конца. При этом со всеми рабочими умудрилась договариваться, в сроки уложилась, в бюджет, который сама для себя определила, — тоже. Нет, Гриша и Михаил были не по этому делу. Как только сейчас сын фирмой руководит? Для Оли это было загадкой. Для нее он так и остался на всю жизнь неповоротливым добродушным тюфяком.

Что ж, попробуем наладить стройку здесь, в Ровене. Наверное, с материалами будет полегче. И климат другой, стройка быстрее пойдет. Нет ни перепада температур, ни мороза. Может, все не так уж и страшно? А этот дивный фикус у входа в дом! Ольга закрыла глаза и представила, что может из всего этого получиться.

— А что, Миш, может и впрямь? Какая тут стена несущая?

Михаил улыбнулся про себя. Если мать спрашивает про несущие стены, значит, в ее голове стройка уже началась.

И вот прошло пять лет. Этот дом был для Оли определенным лекарством, выходом из депрессии после потери Григория.

Она с головой окунулась в обустройство дома.

В первый год было, понятное дело, не до моря. Начало нового столетия, новый век, новая жизнь. Ольга решила все в доме изменить. Разрушила стены и начала капитальный ремонт. При этом сразу купила разговорник. Без знания языка, хоть языки и похожи, связь получалась односторонней. То есть она местное население понимала, а вот они ее никак.

Видимо, просто не хотели понимать. Поэтому к концу первого длинного лета она уже вполне сносно объяснялась и с рабочими, и с продавцами в магазинах при покупках.

Миша летал туда- сюда, но больше времени проводил все-таки с матерью в новом доме. Дела в Москве у него шли неплохо. Несмотря на удивление матери, кое-что Миша организовывал хорошо. Например, то, что ему нравилось. Миша был издателем. Понятное дело, помогли в свое время папины связи. Но дело-то пошло, поэтому что теперь вспоминать, кто и кому дал толчок. Могло и при таких связях все заглохнуть. Ан нет, издательство со временем превратилось в достаточно крупное, с Михаилом, как с издателем считались, его мнение ценилось. И вот он уже мог не работать от зари до зари и проводить больше времени с матерью.

Их день в Ровене обычно строился так. Рано утром Ольга и Михаил шли к морю, пока было не так жарко и народ еще отдыхал после ночных гулянок. Пляжа в привычном понимании этого слова здесь не было. И сначала это обстоятельство Ольгу разочаровало. Ну что это за бетонные подмостки? В море по лесенке спускаться. Но зато в какое море! Свежее, прохладное. Ни с чем несравнимая Адриатика! Плавать любили оба, и Ольга и Михаил, заплывали далеко, где море было особенно чистым и прозрачным. Да и хорошо, что нет этих нудных пляжей. Выскочил из воды, промокнул влажное тело большим махровым полотенцем и пошел гулять дальше, вдоль моря, периодически заходя в сосновый лес, который здесь же. Полметра — и ты уже идешь по лесной тропинке. Ну где можно встретить такую красоту?! На улице 30-градусная жара, а ты здесь, в тени, на лесной опушке. С одной стороны море, с другой сосны. Хорваты — затейники. Среди сосен можно наткнуться не только на уютные кафе, но и на площадку с гамаками. Около каждого гамака пенек, на пеньке — пепельница.

Сомнения Ольги по поводу того, зачем ей это все надо, улетучились очень быстро. Особенно, после того, как она увидела вот эти самые пепельницы. Ольга не любила того, что курит, стеснялась этого, но и бросить не могла. Особенно много стала курить после смерти мужа. Нужно ли что-то резко менять в ее-то возрасте? Смешно! Уже сколько отпущено, столько отпущено. А тут никто не обращает никакого внимания, еще и пепельницы поставили. А вокруг вместо голубей бакланы ходят. Где мы, в сказке? Иногда у Ольги было именно такое чувство!

Но больше всего оба любили вечера. Когда можно было сидеть рядом, даже ничего друг другу не говоря, просто наслаждаться тишиной, далеким шумом прибоя, ни с чем не сравнимым запахом моря и стрекотом цикад.

За пять лет строительство благодаря Ольгиному напору практически подошло к концу. Можно теперь просто жить и радоваться морю, дивным соснам и необыкновенно мягкому климату. А климат Хорватии действительно волшебный! И главное, он избавлял от всякой депрессии.

Иногда мать с сыном вечерами, когда спадала жара, шли в город. До Ровеня рукой подать. Каких-то 20 минут по живописной дорожке вдоль моря — и оказываешься в сказочном месте. Мощеные узкие улочки, черепичные крыши, маленькие сувенирные лавочки. И Ольга, и Михаил были барахольщиками. Заходили в каждую лавчонку, долго выбирали очередную тарелку или медную лампу. Не думая о том, куда все это приспособить. Главное был сам процесс покупки, выбора новой диковинной вещи. Порой приобретенная с любовью вещица потом долго пылилась в углу, но это не страшно. Зато какое удовольствие получали оба, торгуясь с продавцами!

И как заключение прогулки — обязательный ужин в рыбном ресторане » У Марко». Они нашли его случайно. Одним вечером вышли через арку в стене и оказались на небольшом плато. С одной стороны обрыв, далеко внизу плещется море, с силой разбиваясь о стену, с другой — маленький рыбацкий домик. Пара столиков внутри, пара на этом самом плато. Вот и весь ресторан. Ольга с Михаилом любили сидеть на улице. Солнце уже садилось, становилось прохладнее. Ресторан не самый дорогой и известный. Но какая там была кефаль, а какие креветки! Пальчики оближешь! Хозяин ресторанчика, тот самый Марко, уже знал эту парочку, всегда радовался их приходу. И не надо было ничего заказывать. Стол накрывался сам собой, а к нему обязательное хорватское белое вино, бутылка воды и, конечно, оливки и свежий белый хлеб.

— Марко, с тобой не похудеешь!— возмущалась Ольга

— А вам и не надо!

— А я может и не о себе совсем, я о Мише.

— Мам, худеть, будем в Москве, отстань. Марко, ты с нами выпьешь?

— Обязательно! Только поздороваюсь с новыми гостями.

Через минуту Марко подсаживался к ним за столик и все трое прекрасно проводили вечер с дивным очень легким и одновременно терпким вином и за веселыми разговорами.

Вино как всегда подавалось в огромных бутылях зеленого цвета с пластмассовыми крышками. Вначале взыскательных москвичей это удивило. Но только до того, как была снята первая проба.

— Я плохого вам никогда не посоветую. Это лучшее, что есть в нашем регионе. Сам к фермеру езжу. Так что не смотрите на крышки, не это главное.

Иногда засиживались за полночь. Как правило, это случалось, если Марко вдруг вспоминал войну. Десять лет, как закончились боевые действия, но для Хорватов тема была больная. Саднила и не давала покоя. Марко был участником той самой крупномасштабной операции «Буря», в которой было убито 2000 человек. Сам был контужен, долго провалялся в госпитале и до сих пор не мог об этом вспоминать спокойно.

Миша же «лез в бутылку», проводя параллели с Афганской войной.

— Нет, ты скажи, стоило все это? Вот такой ценой?

Особенно обоих тянуло на выяснение того, кто прав, кто виноват, после рюмочки на посошок местной сливовицы, самогонке, настоянной на сливах.

— Все, молодые люди, заканчиваем, правду мы с вами все равно не найдем. У каждого она своя, — решительно поднималась Ольга со стула.

Миша еще долго обнимался с Марко, они называли друг друга братьями и обещали встречаться ну хотя бы раз в неделю.

Ровень удивительно подходил Оле. И дело не в здоровье, а в эмоциональном состоянии.

С Гришей она объездила весь мир, он был достаточно известным человеком, писателем. По своему основному образованию историк, Иевлев легко скрещивал историю с приключениями, а порой даже детективом. Его книги захватывали читателей, никого не оставляли равнодушными. Исторические герои оказывались простыми людьми с их бедами и радостями. Им хотелось сопереживать, узнавать про них все больше и больше. Частенько даже школьные учителя отправляли своих учеников к романам Иевлева. Так ребятишки скорее разбирались в исторической ситуации. Преподаватели сами удивлялись гению автора. Ну почему учебники написаны так скучно и безлико? И ребята ничего ни понимать, ни запоминать не хотят. А тут прочитали на школьных каникулах роман известного писателя, и общая суть исторических событий уже ясна. Конечно, не все исторические факты подавал Григорий однозначно.

Вопросы к нему были и у учителей и у историков, не все разделяли его точку зрения. Но то, что написано было талантливо, захватывающе, — в этом никто не сомневался. Благодаря Иевлеву возродился интерес к отечественной истории. Какие они были, декабристы? Зачем им все это было нужно? Почему их жены, обеспеченные и изнеженные, бросили детей, хорошую жизнь и подались за мужьями в острог? И почему княгиня Волконская, прожив в Сибири с мужем 25 лет, по возвращении развелась с ним?

Или Бородинская битва с ее гениями Кутузовым и Барклаем де Толли! И у этих великих людей была личная жизнь, и простые человеческие радости.

Романы Иевлева были переведены на многие языки, он был постоянным гостем и Лейпцигской, и Франкфуртской ярмарок.

Ездил Григорий много и во все поездки всегда брал Олю, особенно после того, как она закончила свою карьеру балерины. Вспоминая эти путешествия, Ольга вдруг поняла, что ни одна страна не произвела на нее такого впечатления, как Хорватия. Даже, наверное, не так. В других местах было и хорошо, и ново, и интересно. А здесь было счастливо. В первый раз за пять лет после смерти Григория она испытала чувство радости именно тогда, когда приехала сюда. Здесь она ощутила, что в этой жизни ее еще что-то ждет. И есть на этой земле и для нее уголок. Вот здесь, на этом самом месте.

Этим летом она даже решилась пригласить подругу. Подругу ли? Как назвать человека, в которого врос корнями? Когда и он про тебя все знает, и ты про него. И ругаешься, и завидуешь, и злишься, и любишь…

Как без Ядвиги? Возможно ли новых друзей заводить в их возрасте? Правильно ли? Конечно, нет. Старое бы не потерять. Слава Богу, они с Ядвигой это понимали. И бурлила вода в огромном стакане их дружбы не раз, но расплескаться они ей не дали. И в самых трудных жизненных ситуациях были всегда вместе.

Сложно. Это на Западе психоаналитики помогают во всем разобраться, со всем справиться. А у нас нет их. Вот и отыгрываемся на близких подругах. И совета от них ждем. А они не всегда могут посоветовать? Даже навредить, между прочим, могут. Да еще как!

И Ольга с Ядвигой, может, когда советы друг другу дурацкие давали. И может, своими безапелляционными советами Оля когда-то испортила подруге жизнь. Кто знает? Ольга часто корила себя бессонными ночами, чувствовала себя виноватой. Только время назад не воротишь. Что было, то было. Но подругами они остались.

— Мама, самолет прилетел. Давай докуривай и пойдем.

— Миша, я волнуюсь. Скажи мне честно, как я выгляжу?

— Говорю тебе честно — сногсшибательно. Твоя подруга сейчас облезет от зависти.

Ольга, расхохотавшись, легонько стукнула сына по спине.

— Болтун!

А только Миша сказал именно те самые слова, которые были ей так необходимы. Было, было у них с подружкой негласное соперничество всю жизнь. Обе балерины, правда уже очень бывшие, но походка, поворот головы, выворотная ступня — это все осталось. Ольга гордилась тем, что никогда не делала пластических операций. Она была красивой от природы. Мама наградила ее хорошей кожей, и Оля не считала, что восковое лицо может скрыть возраст. Пусть все будет, как есть. Главное, это красота и молодость души. И Гриша ее всегда в этом поддерживал. У Ядвиги за плечами пластических операций было две.

— Ну и что? И объясни мне, какая между нами разница?!

— Огромная!

Этот извечный спор беззлобно вели подруги уже много лет. Каждая оставалась при своем мнении. Но в этом году Ольга чувствовала, что сдала. Этот дурацкий перелом лодыжки, который на несколько месяцев приковал ее к креслу. И вот они — лишние килограммы, и нет уже той легкой походки. Раньше она все бегала. Все нужно было успеть. И все бегом, и все на лету. А теперь она затормозила. Стала ходить осторожно, как бы прощупывая сначала каждый шаг.

— Миш, а ведь знаешь, я себя не узнаю. Вот прохожу мимо витрины, невольно смотрю в нее и думаю: «А где же я?» Всех отражения вижу, а своего нет. Я-то — где? Неужели вот эта самая тетка? Нет, эта тетка на маму мою похожа! А я-то где? Я?

— Мам, брось всем бы в твоем возрасте так выглядеть.

Слова Михаила были Ольге необходимы. Хотя она и понимала, что, скорее всего, он ей льстит.

— Миш, почему они до сих пор не выходят. И куклу для девочки мы дома оставили. Может, лучше было все-таки ее с собой взять? Не знаю я. И Петр передумал с ними приезжать. В последний момент. Нет, ну я тебя спрашиваю, почему?

— Вот у Ядвиги сейчас и спросишь. По-моему, это как раз она.

— Господи, Ядвига!

Несмотря на ранний прилет, некоторые пассажиры передвигались с трудом, было видно, что приняли на грудь уже в самолете.

«А почему, собственно, нет? — всем своим видом словно говорили они. — Заслуженно отдыхаем!» Другие, напротив, торопились, пытались растолкать, рядом идущих своими огромными баулами, чем только усиливали неразбериху. И почему наши люди так не любят сдавать чемоданы в багаж? Чтобы не ждать его получения и не тратить на это драгоценное время? И вот ради этого они готовы тягать свои сумки при посадке в самолет, при выходе, терпеть неудобства при перелете? А в итоге все равно с автобусом будут ждать тех, кто этот багаж будет получать!

Среди большого потока людей Ольга выхватила подругу взглядом мгновенно. Идеальная осанка, высоко поднятая голова, знакомый тугой пучок волос, узкие брючки. Она. Конечно она, ее старинная родная подружка. Нет, не изменилась. Ядвига тоже издалека увидела Ольгу, замахала рукой. Но сквозь толпу было пробиться непросто.

Наконец Ядвиге это удалось.

Оля кинулась к подруге на шею.

— Слава Богу, прилетели. С трудом дождалась.

Оля повернулась к девочке, которую Ядвига держала за руку

— Юля, как ты выросла. Да ты уже прямо невеста! Я бы дала тебе все 10 лет. Нет, ну никогда не скажешь, что всего-то семь.

Девочка жалась к Ядвиге. Огромные недоверчивые глаза, жесткие непослушные кудряшки. Ясно, малышка с характером. Почему? Ольга не могла себе объяснить, они только встретились друг с другом взглядом. А тем не менее. Улыбки от нее дождаться будет непросто. Ну да ладно. После разберемся.

Оля гладила девочку по голове, одновременно не отпуская руку подруги. На глазах у обеих навернулись слезы. Миша решил разрядить обстановку:

— Ну, где тут долгожданные гости? Ядвига, ты не меняешься! А это кто у нас такой маленький?

Миша расцеловал Ядвигу, потрепал девочку по голове.

— Ну вот, Миш, только я сказала, что Юлечка очень выросла, и ты сразу маленькая. Все, все, где ваш багаж? Едем к нам!

— Оля, ну я же просила гостиницу.

— Гостиница, гостиница… Будет тебе гостиница. Но парадный обед? Я приготовила фаршированную рыбу, возилась полночи. Ну хорошо, хорошо. Сейчас отвезем вас в отель, а через час Миша заедет за вами.

Еще час ждали багаж, разыскивали чемоданы Ядвиги и Юли. В итоге, все получив, правда и не в таком идеальном виде, на который рассчитывали, поехали в гостиницу. Ненадлежащий вид чемоданов никого не расстроил. Главное долетели, встретились. И уже всех подчинила расслабляющая атмосфера этого места. Море, сосны, покой. Что еще нужно московскому человеку после целого года серых дождливых будней?

Дивное место, чудный край, райское место. Не даром Ровень признан самым романтическим уголком в Хорватии. Не случайно в поисках уникальных мест для действия своих романов бессмертный Жюль Верн выбрал именно этот город. Наверное, это о чем-то говорит. В распоряжении великого фантаста был весь мир.

Миша курил на веранде и любовался прекрасным видом. Слева море, справа вдалеке на высоком холме — церковь святой Ефимии с колокольней и статуей самой святой. Зрелище завораживало даже сейчас, на фоне синего-синего неба. А еще красивее становилось вечером, когда статуя подсвечивалась прожекторами.

В соседнем особняке заработала дрель. Ну вот, опять ремонт, не дадут покоя. Хотя что делать? Они ведь тоже строились и мешали соседям.

Ольга суетилась, пыталась все приготовить к приходу гостей побыстрее. А вот уже так споро не получалось. Все-таки возраст давал о себе знать, и она уже не была такой расторопной, как 10 лет назад. Да что 10, еще 5 лет назад бегала, как угорелая. Теперь все не то.

Ольга оглядела обстановку комнаты. Хотелось увидеть все глазами постороннего человека. Вошел человек в дом, что он увидел? Да ладно, при чем здесь посторонний человек. Конечно Ольга думала о подруге. Как она воспримет Ольгин дом?

Обстановка в гостиной, которая служила одновременно и столовой, была достаточно простая. Ничего лишнего, утяжеляющего, вся мебель из индонезийского ратанга цвета коньяка, большой диван, накрытый льняным непрокрашенным чехлом.

Все-таки Ольга воспринимала дом как летний, и ей хотелось эту атмосферу сохранить. Много солнца, света. Одна стена была полностью стеклянной. От пола до потолка раздвижные окна, открывающие прекрасный вид на веранду. Стены Ольга решила выкрасить в разные цвета. Одна, которая напротив огромного окна стала терракотовой, и две другие — нежные, абрикосовые. Яркие цвета еще больше добавляли жизни, настроения. Никаких ковров, на полу — гранит, мраморная лестница. Сначала Ольга сопротивлялась этому холодному камню. По московским меркам, на полу просто обязан лежать паркет, лестница однозначно должна быть дубовая с тяжелыми перилами и балясинами. Здесь же вкусы постепенно поменялись. Походила по магазинам, побывала в новых домах. И стало ясно, что значительно лучше смотрятся легкие кованые перильца, гладкие как стекло полы, в которые можно смотреться, огромные французские окна от пола до потолка. Ольга прямо заболела новым дизайном, новыми материалами.

И вот дом готов, светлый, уютный, ничего лишнего. Ольге все нравилось. Даже если Ядвига дом не примет, она не расстроится!

— Миш, что ты скажешь?

— Ты о чем?

— О чем, о чем… Весь в отца. Поговорить не с кем! Не о чем, а о ком. О Ядвиге конечно. Подавай мне скатерть. Да не ту! Белую, с ришелье.

— Мам, почем я знаю, что такое ришелье?

— А мог бы выучить за столько- то лет. Не в огороде, чай, живешь. Нет, я все-таки переживаю: удобно ли, что мы поселили их в гостинице? Как-то неловко. У нас дом конечно небольшой. Но имеется же комната для гостей. Как ты думаешь, Миша?

— Мама, ну что теперь про это думать? Думать уже нечего. В гостинице всем будет удобнее. Захотели — встретились, захотели — разошлись. А в одном месте так не получится. И потом, мама, у Ядвиги ребенок. Не забывай, мы с тобой совершенно не имеем про это никакого представления.

—Заметь, не имеешь только ты! Я тебя растила сама, мне никто не помогал.

— Да, да, притом, что ты танцевала практически без перерыва на декретный отпуск. А папа работал дома. Ты знаешь, мне почему-то всегда казалось, что он тоже принимал участие в моем воспитании.

— О чем ты говоришь? — Ольга от удивления сначала даже перестала разглаживать скатерть на столе. Потом решила не расстраиваться. Если вступить сейчас в дискуссию по поводу того, кто на самом деле растил Мишу, можно что-нибудь упустить из праздничной сервировки.

— Миша, не нервируй меня, откуда ты можешь помнить, кто тебя воспитывал, ты был для этого слишком мал. Лучше скажи, куда я положила зажимы для салфеток? Господи, ну куда я могла их задевать?

— На тебя посмотреть, так можно решить, что к тебе в гости едет английская королева. Они, между прочим, на две недели приехали. И что, каждый день их так встречать будешь?

— Это парадный обед, Миша. — Оля на минуту остановилась. — Это важно. Есть традиции, их ломать нельзя. Сын, дай мне слово, что ты никогда не забудешь, что значит парадный обед. Рецепт фаршированной рыбы записан у меня в красной кожаной тетрадке. Миша! Ты мне обещаешь?!

— Ну конечно, обещаю. Все, мне пора ехать за гостями. Может что-то по дороге еще купить? Может, дыню?

— Да нет, какая дыня. — Оля уже разговаривала сама с собой.

Услышав рев заводимого мотора, выскочила во двор

— Миша! Ну, ты же не ответил!

— Мам, про что, про зажимы?

— Господи, ну при чем тут зажимы? Ядвига! Как она тебе?!

Михаил бессильно вздохнул:

— Ты неисправима. И ты, конечно, лучше. Ядвига выглядит неважно.

— Ну и ладно, — успокоено вслед Михаилу произнесла Оля, — поезжай с Богом.

— Значит вот как ты, подруга, устроилась.

Ядвига рассматривала дом. Во взгляде сквозило удивление. Такой Ядвига подругу не знала. Часто бывая у нее в Московской квартире и на даче в Переделкино, Ядвига привыкла к совсем другой обстановке. Массивная дубовая мебель, много ковров ручной работы, картины, которые собирал Григорий. Против всего этого Ядвига всегда восставала.

— Ну как так можно жить? Это же не музей. Просто хочется тетечку на стул вот здесь сбоку посадить. Такую в сером костюме, в очках, с указкой и табличкой на лацкане «Смотритель музея» Вот это будет дело! А то думаю: «Чего мне в вашей квартире все время не хватает?» — Ядвига не могла не уколоть.

— Да ладно тебе, — добродушно парировал Григорий, — ты же знаешь, здесь много подарков. Люди же от всего сердца дарили. Ну а что-то безусловно куплено. Но ведь с какой душой. Нет, ну посмотри на этого раннего Рейна! Скажи, как бы мы жили без этого мальчика? Он же как живой, практически стал членом семьи!

— Гриша, господь с тобой! У вас есть мальчик, причем совершенно живой, настоящий. Обалдел совсем — член семьи! Ну прямо Рембрант. Ты знаешь, что Саския в итоге начала ревновать его к своим же портретам! Достукаешься, выкинет Мишка этого мальчика на помойку!

Ольгу эти вечные замечания Ядвиги немного раздражали. Пришел человек в дом, ну и похвали, или промолчи. Зачем же все сразу критиковать. Хотя… Вот это и была Ядвига. И все-таки скорее это была не злоба, а такая странная прямолинейность, постоянное желание всем и всегда сказать правду. И это после многолетней школы жизни в Большом театре! Как она там только выжила с этим ее характером?

В новом доме подруги Ядвига не увидела не дуба, ни клена. Яркие стены, шторы с растительным орнаментом, несколько современных литографий.

— С ума сойти! Оль, ты ли это? Сейчас мне плохо будет! Неужели выветрилась наконец эта твоя одесская провинциальность? Ну просто европейский дом.

—Ой,ой, Ядвига, ты неисправима! Ну не могла не вставить про провинциальность. — Ольга попыталась обидеться.

— Конечно, не могла! Потому что, Оля, я права. Ну смотри же как здорово. Дышится-то как! У тебя на даче в Переделкино так не дышалось. Хотя вроде и дерево, и печка. Но все же залеплено, заклеено тарелками, вазами, фотографиями. Сесть некуда. Ну то есть встать. Тьфу, запуталась.

Ядвига посмотрела на Ольгу и, поймав ее насупившийся взгляд, прижала подругу что есть сил к себе:

— Родная ты моя, не слушай ты меня, старую дурру. Брюзгой становлюсь.

Ольга в свою очередь обнимала подругу, гладила ее по спине.

— Да ты и всю жизнь — брюзга, а я тебя все равно люблю. Спасибо, что приехала!

Ольга рассматривала Ядвигу. Ядвига никогда не была красивой с точки зрения каких-то определенных канонов. Нет. Но всегда она была стильной, всегда была эффектной. Она была из тех женщин, которые сами себя сделали. Среднего роста, с точеной фигуркой. Волосы затянуты в пучок — балетная привычка или в подражание Плисецкой. Она не боялась открыть шею. «Естественно, раз уж операции сделаны, пусть все смотрят», — не без ехидства думала Ольга. И всегда — крупные массивные украшения.

Сегодня это был горный хрусталь. Огромное кольцо, закрывающее две фаланги указательного пальца, длинные тяжелые серьги, оттягивающие мочки ушей. Такой же огромный камень на кожаном шнурке украшал шею. Стильно, ничего не скажешь, но Ольга не понимала этого. Сама носила только брильянты, чаще старинной работы. Остались от бабушки, да и муж любил покупать в антикварных магазинах. Для Григория это был ритуал. Договориться с ювелиром, встретиться, долго обсуждать год, когда изделие было выпущено, каратность и чистоту камней, целостность огранки. Иногда покупались украшения и не совсем кстати.

— Гриш, ну куда я эту брошь смогу носить? И главное с чем? Я допускаю, что это уникальный сапфир. Но выглядит он, как стекляшка в медной тарелочке. Прости, любимый, но мне кажется, ты немножко чересчур увлекся семнадцатым веком.

— Оля, о чем ты? Это уникальная вещь. Красоты редкостной. Я даже боюсь предположить, кому она могла принадлежать. Именно из-за этой броши могло произойти то самое страшное убийство! Оля, неужели я докопался до истины?!

— Гриша, Господь с тобой, да я никогда это на себя не надену, тем более после твоих рассказов.

Но Григорий жену уже не слышал, он бежал к книжному шкафу, рыться в фолиантах, чтобы подтвердить свою страшную догадку.

Ядвига считала увлечение Григория старинными брильянтами по меньшей мере мещанством. И всегда носила эти свои булыжники. И в ушах, и на пальцах, и на шее. И никаких юбок. Ядвига очень хорошо знала свои недостатки и натруженные узловатые ноги старалась затягивать в брюки. Вот и сейчас на ней опять были брюки. В гостинице Ядвига успела переодеться, светлый костюм сменила на ярко-синий. Льняные шаровары, маечка в тон. Что и говорить, светлые украшения из горного хрусталя были здесь как нельзя кстати.

«Опять брюки», — про себя отметила Ольга. Вот и в этом она выигрывала перед подругой. У Ольги не было таких страшных мускулистых балетных ног, и она предпочитала платья или юбки. Могла это себе позволить. Ядвига — нет. Ольга поражалась сама себе. О чем она сейчас думает? Почему? К чему теперь-то эта конкуренция? Откуда в ней столько злости, злорадства?

Приехала ведь, в конце концов, ее лучшая подруга, можно сказать — уже почти единственная. И, наверняка, приехала с добром. Эти Ядвигины колючки можно просто опустить, не обращать на них внимания. В душе она не такая. И сколько же вместе прожито-пережито!

Оля сидела во дворике на скамейке и ждала, когда наконец выйдет мама. Рядом с удовольствием уплетала мороженое худющая веснушчатая девчонка.

Во всю светило обманчивое весеннее солнце. Казалось, что вот оно, пришло, наконец, тепло и можно снять надоевшие шарфы и шапки. И не хотелось обращать внимание на холодный мартовский ветерок и думать о том, что это опасно и прихватить может ого-го как. В один момент! И организм за зиму ослаб, и температура на улице хоть и плюсовая, но всего 5 градусов. Но ручьи-то журчат! Воробьи-то чирикают!

Девчонка всем своим видом демонстрировала, что ей эти дуновения холодного ветра были не страшны. Пальто распахнуто, шея голая, шарф и шапка виднелись из оттопыренных карманов серого драпового пальто с цигейковым воротничком.

Девчонка с любопытством рассматривала Олю.

— Это ты показываться приехала? — девочка облизнула вафельный стаканчик. Еще немного и мороженное начнет капать на грубые коричневые ботинки.

— Я. А ты откуда знаешь?

— А я все знаю. Я здесь старожилка. Я тебя в коридоре вчера видела. И потом на уроке слышала, как тебя Екатерина с Игорем обсуждали.

— А это кто?

— Ну ты даешь! Профессора наши! Откуда ты приехала-то? Тундра!

— Никакая я не тундра. Из Одессы я.

— Во-во, точно. Разговариваешь смешно. В театральный бы тебя точно не взяли с таким говорком. А к нам возьмут. Счастливая, — девчонка тяжело вздохнула. — У тебя данные природные хорошие.

— Это что, преподаватели так сказали?

— Ага, — девчонка незаметно вытерла пальцы об пальто. — И растяжка хорошая, и гибкость, и прыжок. Говорили, что это редкость. У меня вот тоже прыжок хороший, а руки мои Катерине ну никогда не нравятся. Тяни, тяни. Куда тянуть? Некуда уже. Надоели. Назло им пошла и мороженого наелась.

— И что теперь?

— Да ничего, — девчонка расхохоталась. — Я не поправляюсь. Вот в этом мне повезло. Ем, сколько хочу.

Оля с недоверием посмотрела на девочку. Что-то не верилось. Девчонка была невероятно худая. Только в фильмах военных играть. Худая и угловатая. Конопатая, с большим ртом. Но была в ней какая-то задорность. И Оле стало немножко теплее в этой не очень, как ей показалось, приветливой Москве.

— А где ты жить будешь? — девчонка продолжала задавать вопросы, и это Олю немножко отвлекало от нервного напряжения.

— Не знаю я. И вообще мы еще ничего не решили. Квартиру будем снимать, или комнату. И потом, может меня еще и не возьмут.

— Возьмут, возьмут. Я никогда не ошибаюсь. Тебя как звать-то?

— Оля.

— А меня Ядвига. Видишь, у меня и имя, какое непростое. С таким именем бухгалтером не станешь. Это имя только для артистки.

Ядвига вскочила со скамейки и стала в балетную позицию.

— Выступает народная артистка Советского Союза Ядвига Станюкевич! — и она сделал глубокий реверанс.

— Ну как?

— Здорово! — Оля поражалась раскрепощенности девчонки.

— А ты говоришь: «сомневаемся». Что тут сомневаться? Это шанс. Танцевать в Москве, в Большом театре. Музыка, цветы, поклонники.

Ядвига легко двигалась перед Олей, периодически грациозно приседая в сторону неведомых поклонников. Ей не мешали ни огромные ботинки, ни пальто, болтающееся на плечах.

— Что ты там увидишь в своем Херсоне?

— В Одессе, — поправила Оля. — У нас там, межу прочим, тоже есть театр Оперы и балета. Очень даже известный.

Ядвига остановилась.

— Так, у вас там Большой театр есть?

— Ну нет же, откуда? Большой театр — один. — Оля даже растерялась.

— Тогда при чем здесь театр оперы и балета? При чем? Танцевать нужно только в Большом. А если ты в Большом не танцуешь, ты должна всю жизнь к этому стремиться и идти к этому часу мелкими шажками. Это должно быть твоей целью. Запомнила?

Оля сидела пораженная. Ну надо же, эта маленькая Ядвига ни в чем не сомневается. Ей известно абсолютно все. Как же ей, наверное, легко в жизни. Когда не надо мучиться, принимая решения, просить бесконечных советов. И Ольге захотелось иметь вот такую подругу, как Ядвига. Которая может так вот раз, и решить все за тебя.

Оля улыбнулась. А действительно, что они с мамой, собственно, сомневаются? Решено, остаемся в Москве!

— Смотри, вон твоя мама идет, — девчонка кивнула на дверь училища.

Действительно, пропустив вперед ватагу ребят, им навстречу шла Галина Михайловна. Оля посмотрела на маму и невольно залюбовалась ею. Высокая, статная, в красивом коричневом пальто с большим шалевым воротником и поясом, подчеркивающем талию. На голове аккуратная шляпка в тон с большим бантом в белый горох. Шляпку позаимствовали у соседки Риты, все-таки в Москву ехали, нужно было не ударить в грязь лицом. Пальто мама сшила себе сама. Отрез сохранился еще довоенный. Хватило на пальто и ей, и Оле. Правда, для Оли пришлось комбинировать с кусками вишневого цвета. Остались от пошива пальто все для той же Риты. Мама взяла за работу чуть дешевле в обмен вот на эти куски. И красиво сделала в другом цвете воротник, кокетку, отделала отворотами рукава. Еще хватило и на берет. Вот такими двумя модницами они в Москву и приехали.

И кстати зря волновались. Женщины в Москве одеты были совсем неинтересно. Мрачно, в основном цвета серые, грубые боты. На головах чаще платки, а не шляпки, привычные для Одессы. Отголоски войны еще сказывались, людям было не до модных нарядов.

— Ну ладно, мне тоже идти пора!

Ядвига развернулась и красиво побежала, размахивая непомерно большим для нее портфелем.

Оля смотрела ей в след и не знала, что следующая их встреча будет только через 20 лет.

— Ну что, Лелька, рыба замечательная!

— Ты знаешь — действительно! Я так волновалась. Не знаю, наверное, все-таки возраст. И рыбу удалось купить только двух сортов, ты же знаешь, я всегда делаю из трех. И кастрюли глубокой с плоским дном здесь нет. Думала, все, опозорюсь, ничего не выйдет. А вроде получилось.

— Миш, тебе понравилось? — крикнула Ольга сыну. Он уже давно вышел из-за стола и сидел в своем кабинете за компьютером.

— Конечно, мама, — ответил Михаил, не отрываясь от работы.

— Думаю, он даже не услышал, о чем я его спросила. Весь в отца. Тот вечно был в своих мыслях.

— В мыслях о своих книгах, — поправила подругу Ядвига.

Оля задумалась:

Наверное, ты права. Юлечка, ты наелась, лапушка?

Девочка укладывала спать на диване новую куклу.

— Было вкусно. Мама, можно я пойду с Машей во двор?

— Ты назвала куклу Машей? — Ядвига подошла к Юле. — Почему? Может, придумаем с тобой вместе какое-нибудь красивое имя? Смотри, какая кукла интересная. И платье на ней бальное. Может быть, пусть она будет Эсмеральдой?

Кукла действительно была красивой. Ольга потратила много времени, чтобы ее купить. У нее никогда не было девочек, и она сначала просто не представляла, что выбрать. Про мягкую игрушку в такую жару даже не думалось. Ну какой может быть мишка или слоник? В такую жару и к себе-то такую игрушку не прижмешь. Ну конечно кукла. Только вот какая? Глядя на сплошные ряды одинаковых заморских Барби, Ольгу замутило. Что это? В это можно играть?

В ее детстве были большие краснощекие пупсы. В такого же играл и маленький Миша. И спал долго с куклой Валериком. (Боже, и почему Валериком? Сам вот придумал и назвал! Разбери этих ребятишек!). Пока в один ненастный день Валерик не упал с кровати. Глиняная голова бедняги разбилась вдребезги, Мишка долго и безутешно плакал. И потом начались проблемы со сном. Новый Валерик ему был не нужен, и без своей куклы он отказывался засыпать категорически.

Оля выбирала подарок для Юлечки и вспоминала сначала свое детство и игрушки, которыми играла, потом детство Миши. Как же все изменилось! Красочные конструкторы, огромные автомобили, просто как настоящие. А куклы-то, куклы?! Нет, Барби покупать Оля не хотела принципиально. Пусть будет вот эта хорватка. Красивая резиновая мордашка, светлые кудряшки, национальный задорный наряд. Она купит Юле именно ее. И будем надеяться, девочка не разочаруется.

Ольга угадала. Юля сразу приняла игрушку, вот уже два часа ее из рук не выпускает, за столом потихоньку кормила ее из ложечки. Смешные они, девчонки. Вот и имя ей придумала. А Ядвиге не нравится.

— Мне нравится Маша. Ты же знаешь, я против сложных имен, — холодно ответила Юля. — Так я пойду во двор?

— Конечно, конечно, деточка. Мы сейчас с тетей Олей тоже переместимся на веранду. Оля, да? По-моему, жара, наконец, спала. Что ты скажешь?

— Отличная идея, Ядька! Сейчас я сварю роскошный кофе, и мы будем с тобой сплетничать на веранде. С хорошим кофе и настоящей сигаретой.

Ольга раздвинула огромные окна и пригласила подругу на веранду. Мощеный шероховатым камнем пол, полосатая маркиза. Мебель все та же, из ратанга, только светлая цвета меда. Маленький диванчик, два кресла, журнальный столик. Опять минимум мебели, максимум удобства и уюта.

— Располагайся, кофе сейчас будет. Как ты любишь, с пенкой, — заговорщицки подмигнула Ольга. И, понизив, голос:

— Я не знала, что она стала звать тебя мамой.

— А как ей еще меня называть, мачехой? Ой, Лелька! Всего не рассказать. Это все потом. Для этого нам нужно много времени. Как же хорошо, что я приехала на две недели! Нет, ну ты почувствовала ее характер? Ей не нравятся красивые имена. На меня намекает. Маша в вечернем платье… Оля, плебейская кровь. Я ничего не смогу сделать. А как она сама одета, ты заметила?

— Ну, сейчас девочки вообще странно одеваются, мне непонятно, — осторожно произнесла Оля, хотя и ей наряд Юли показался странным. Колготки (это в такую-то жару!), черная водолазка. В отличие от Ядвиги девочка после самолета не переоделась.

— Все как-нибудь образуется, — Ольга не знала как поддержать подругу, они не общались слишком долго, и действительно, им было что рассказать друг другу.

Ядвига прошла обратно в дом помочь Ольге с посудой.

— Да, да, ты права. Оставим это. Все это пустое, пустое. Ладно, говори какие чашки брать. Вот эти, желтые?

— Ядвига, не позорь меня. Из этих желтых я пою чаем рабочих. Купила здесь на местном рынке. Но они веселые такие, летние. Опять же, как ты заметила, подходят к моему новому видению жизни. Но, Ядвига, парадный обед!!! Зря я, что ли, Кузнецовский фарфор с собой тащила. Именно думая о таких случаях. Вот приедет ко мне вредная Ядвига и спросит: «Ну что, надоело тебе народ удивлять, начала кофе из обычных магазинных чашек пить?», а тут я раз, и свой сервиз! Я его, если надо будет, и на Северный полюс с собой заберу!

Ядвига расхохоталась и сразу превратилась в смешную конопатую девчонку.

— Лелька, Лелька, да и идут наши годы к черту! Ну, будем мы с тобой и дальше не молодеть, а и наплевать. Главное, чтобы в душе мы сами себе не изменяли. И оставались всегда собою.

— Неси на веранду! — Ольга передала Ядвиге маленькую сахарницу, белую, с неприметным цветочным узором. На первый взгляд — ничего особенного. Но не для знатоков. Кто представление имеет, тот и тонкость фарфора оценит, и клеймо на обратной стороне разглядит.

— Не разбить бы!

— А ты аккуратней. Тут пол везде каменный, если что, все сразу на мелкие кусочки, — нарочито строго сказала Ольга. И тут же улыбнулась. — Ой, подруга ты моя дорогая, — она дотронулась до руки Ядвиги, — а неважно это все. Главное, ты приехала. А посуда — она бьется, и это не страшно!

На веранде подруги удобно расположились в мягких креслах, обе закурили. Даже жалко было прерывать молчание. Потому что молчали они каждая про свое, но вместе, и им было хорошо от этого. Такое внутреннее единение.

Ольга поняла, наконец, что безумно рада встрече с подругой, со своей молодостью.

Прошедший год был для нее тяжелый. Перелом, никак не могла встать на ноги, ничего не хотелось. И, как результат, расплылась, конечно. Нет, Ольга знала, что для семидесяти лет она выглядит достаточно прилично и еще очень даже моложаво. Пришлось обновить гардероб, и это тоже было неплохо. Ольга умела носить вещи.

Но сама для себя она знала, что изменилась. В молодости Оля была очень похожа на польскую актрису Барбару Брыльску, только темноволосую. Такой ее Ольга видела только в одном фильме «Анатомия любви». Фильм был в свое время страшно популярным. И сравнения эти с Барбарой даже раздражали Олю. Потом актриса выкрасилась в белый цвет, и приятели немного успокоились. Оля осталась в единственном числе сиять своей аристократической красотой. Как правильно заметила Ядвига, все это осталось только в душе. Ну что же делать! Жизнь практически прошла. А еще хочется и встречаться, и стол накрыть, и, слава богу, есть еще силы вот так встретить дорогую подругу.

— Подожди, Ядвига, подожди. Ты же мне привезла подарок! Нет, ну ты подумай — память! Я со своей фаршированной рыбой и фамильным сервизом забыла обо всех правилах приличия. Позор, Ядвига, позор. Что это? Скатерть? Боже, неужели это та самая, которую ты привезла из Парижа?! Нет, не возьму, с ума сошла, я же знаю, сколько она для тебя значила.

Ольга сжимала в руках обычную на первый взгляд белую скатерть. Совсем незаметно угадывалась белая же вышивка затейливыми вензелями.

Ольга расцеловала подругу, у обеих глаза наполнились слезами.

— Того уже не вернешь, Леля, и ты осталась единственным человеком, кто может это оценить. А я уже вспоминать ничего не хочу. У меня другая жизнь. Юльке 7 лет. Я хотя бы 10 лет еще обязана жить.

Гастроли были потрясающе успешными. Париж, середина семидесятых, все билеты проданы за полгода. Полный аншлаг. Парижский театр оперы и балета. Всемирно известный Гранд-Опера. Дух захватывало только от одного названия. А сам театр? Полная противоположность нашему помпезному Большому. Сложно сказать, который лучше. Невозможно, уж больно разные. Только в нашем Большом все понятнее, роднее, и призрак Оперы в нем не живет.

Парижский же, напротив, загадочен, окутан тайнами.

Оля уже два года танцевала в Большом. Беспрецедентный случай, ее взяли в 35 лет. Грише предложили переехать в Москву, так было удобнее для его работы. Оле, прима-балерине Одесского театра, было непросто.

Переезд в Москву мог стать для нее просто катастрофой. Она не могла не работать. Балет был для нее ее жизнью, ее страстью. Притом, что конечно она любила мужа, радовалась, что родила ребенка. Но без театра она не могла. Это удел всех балетных. А иначе чем можно объяснить эти многочасовые репетиции, эти в кровь стертые ноги, постоянные ограничения в еде? И вообще, когда вся жизнь подчинена балету. Твоя жизнь, жизнь твоих близких.

Поэтому, когда переезжали в Москву, возможность Олиной работы была основным условием. Она и театр были неразделимы. Гриша уже давно был известным писателем, имел громкие титулы, и Оля могла не работать, заниматься домом, семьей. Но для нее это было бы половиной жизни. И она не была готова выбросить из жизни свой балет.

Семья никогда не страдала, от того, что мама — балерина. Домом она всегда занималась сама. При том, что это было не так уж и просто. Муж работает дома, сын из школы приходит днем — значит, каждый день должен быть обед. В Одессе они жили рядом с театром, и хотя бы это было удобно. С утра бегом в театр на первую репетицию. Потом бегом обратно, к плите. Обедали всегда дома, вместе, а вечером спектакль.

Оля любила готовить и умела это делать хорошо. В доме часто бывали гости, люди богемные, искушенные, и Оля всех принимала, накрывала огромные столы с несколькими переменами блюд.

— Григорий, как тебе удается удерживать подле себя такой брильянт, поделись опытом? — шутил известный писатель Краев, — ты же все время в другом веке! А за такой красавицей глаз да глаз нужен, не ровен час уведут ее балетные. Слушай, Гриш, а что мы есть тогда будем?

Иевлев шутки понимал и сам любил пошутить.

— А ты знаешь, я иногда возвращаюсь, причем, как в том анекдоте — из командировки без предупредительного звонка. И, что странно, все время нахожу дома жену, да не просто жену, а еще и с только что приготовленным винегретом! Веришь?

— Нет! — и друзья начинали вместе хохотать.

— Нечего здесь меня за глаза обсуждать, — бросала на ходу Ольга, меняя тарелки на столе, — люблю я его просто! — и она, приобняв мужа, целовала его в вихрастую голову. — Из любого века его достану, никакой царице не отдам!

Откуда было столько сил? Молодость, молодость… Гриша помогал, как мог. Но по большей части он не мог. Абсолютно был беспомощен в хозяйственной части. И всегда весь в своих книгах, жил вместе со своими персонажами. Олю это никак не напрягало, напротив, очень веселило. Она любила мужа, гордилась им, благодарила Бога за этот союз. И потом, оба они были из Одессы. А там не принято, чтобы мужчина вмешивался в женские дела. Кухня — это удел женщин, и никак не мужчин.

Переезд в Москву для Ольги был неожиданностью. Конечно, уже давно предполагалось, что писатель такого ранга вполне может стать столичным жителем. Но может ведь и не стать. И все-таки решили переезжать. Тридцать пять лет для балерины — возраст нешуточный. Неужели придется прекратить танцевать? Оля не смогла бы с этим смириться никогда. Лучше она останется в Одессе.

Как получилось, что Олю взяли в Большой, оставалось для нее загадкой. Или действительно она была такой талантливой? С возрастом она стала особенно хороша в характерных танцах, а это редкость. Введение в разные спектакли индийских танцев, испанских, цыганских. Здесь Ольге не было равных. И возраст даже добавлял свой шарм. Она брала уже не только техникой, но и душей, опытом жизненных переживаний.

Для театра такую балерину иметь в запасе всегда хорошо. Или все-таки сыграла роль знаменитая фамилия мужа? Неизвестно. Но Ольга стала танцевать в Большом. Наконец-то мечте суждено было сбыться. Двадцать лет. Мечтала ли она об этом театре все эти годы? Наверное скорее она запрещала себе об этом думать. Не нужно, зачем? Карьера и так складывалась прекрасно, и нечего было гневить Бога.

— Оля? Я не ошиблась?

Навстречу шла молодая аккуратная женщина с собранными в тугой пучок волосами. Неужели? У Оли перехватило дыхание.

— Да, меня зовут Оля.

Незнакомка широко улыбнулась, и Оля поняла, нет, она не ошиблась.

— Ядвига?!

— Ага, все-таки в Большой?! Все-таки мелкими шажочками!

Ядвига была единственной знакомой в театре. Чтобы Ольга без нее делала? Новенькой было совсем нелегко. С одной стороны, вроде уже не девочка и могла за себя постоять, с другой стороны — то, что уже не девочка, добавляло сложностей.

Одного таланта было мало. Интриги, закулисные игры. И в Одессе этого хватало, и там балеринам ленточки на пуантах подрезали. Но в Москве это было более изощренно. О дружбе не могло быть ни с кем и речи. Одна глухая конкуренция.

А с Ядвигой Ольга сошлась. Почему? Наверное, захотелось Ядвиге наконец к кому-то приткнуться, надоело жить в постоянной войне, бороться за выживание. И потом, человеческой натуре свойственно заниматься покровительством, когда тебе это ничего не стоит. А тут приехала Оля. Балерина — сильная, а в человеческих отношениях, как слепой котенок.

Потом и Ольга ввела Ядвигу в свой дом, в элитный писательский круг. Хотелось закрепить балетную дружбу.

Григорий не сразу принял новую подругу жены. Даже при вечном его «частичном отсутствии» безапелляционная правота Ядвиги его немного задевала.

— Оль, по-моему она злая. Как ты можешь с ней дружить, не понимаю.

— Гриша, да я бы без Ядвиги пропала! Удивляюсь, что она со мной возится. Сама не представляла, что в такую мясорубку попаду. То одна помаду перед самым спектаклем украдет, то другая чай на стул в гримерке разольет. Ядвига отбиваться помогает. А то, что она злая, нет, она просто прямолинейная. Все что думает, обязательно расскажет. А нравится это тебе, или нет, она об этом не задумывается! Но у нее есть одно качество замечательно — она ничего не сделает исподтишка. Никогда! В глаза что-нибудь неприятное скажет, это запросто, а вот за глаза нет. Что ты, Гриша! Слава Богу, что она у меня есть. Большой — это оказалось не только школа и сцена, это еще и много-много сложностей, слез и всяческих разочарований.

Ольга и не хотела признаваться мужу в своих бедах, но и в себе держать подчас эти злоключения не было сил.

— Бедная ты моя голуба, зачем это тебе, ну скажи, — Гриша прижимал Ольгу к себе, — бросила бы уже. Уж достаточно, наверное. Весь репертуар по-моему сплясала, — аккуратно прощупывал Григорий почву.

— Гриша, опять?! — Ольга не переносила постоянные споры про ее работу и это унизительное «сплясала». Григорий не понимал всю серьезность театра для Ольги, чем порою сильно ее обижал и разочаровывал. Никогда они серьезно не ссорились. А вот на этой почве мог разгореться настоящий скандал.

— Молчу, молчу, — Иевлев понимал, что затронул больную тему, и попытался увести разговор.

-А кстати, Ядвига — какое интересное имя! Откуда оно? И почему ты называешь подругу Ядькой? Всегда считал, что первая буква в этом имени «Е». Это же польское имя?

— Почем я знаю! А про балет, Гриша, ты запомни!

Григорий понимал, что уловка не удалась, и теперь ему весь вечер обсуждать эту больную тему. Очень неохота. Тогда — попытка номер два, или он не писатель, знаток человеческих душ!

— Подожди, Оля, не кипятись. Кстати, твоя подруга с дурным характером и неправильным именем очень нравится нашему Леве.

— Брось!

Все, уловка номер два удалась, Ольга про неприятный разговор забыла.

Через год Ядвига вышла замуж за друга Григория, сценариста.

Жизнь шла своим чередом, подруги ссорились, мирились, получали новые роли, дружили семьями. И обе, в общем и целом, были благодарны друг другу.

Гастролей в Париж ждали всем театром, готовились к ним. Безусловно, нервничали, кто поедет, кто нет, плели интриги, писали анонимки.

На гастроли пригласили и Ядвигу, и Ольгу. Это была необыкновенная удача!

Ядвига в Париже не была ни разу, Оля в Париж ездила на писательский конгресс с мужем. Роман Григория Иевлева о Наполеоне перевели на французский язык, и это было безусловным поводом поехать на конгресс. Писателя пригасили да в добавок еще и с женой. Но город посмотреть почти не удалось. Все время в машине, с конгресса на ужин, из ресторана в гостиницу. А много ли увидишь из окна автомобиля? Хотя и тогда Ольга попала под очарование Парижа, и долго потом не спала ночами, все представляла себя гуляющей по французским улочкам и жующей круассаны в парижском кафе.

Думала ли она, что будет здесь танцевать? Даже не мечтала. Про Большой — да, и грезила, и сны видела. Но про Гранд-Опера?! Нет, Ольга была очень земным человеком. По знаку зодиака Телец, она никогда не брала на себя невыполнимых обязательств и не мечтала о несбыточном.

И вот они на сцене Гранд-Опера, и шумный успех, и на поклон выходили по десять раз, корзины цветов, шум аплодисментов!

Что за театр, музей, а не театр! Глупое сравнение Клода де Бюсси: «Гранд Опера снаружи выглядит, как вокзал, а внутри чувствуешь себя, как в турецких банях».

Обвинения в эклектизме сыпались на архитектора Гарнье, спроектировавшего театр, со всех сторон. Даже Императрица Евгения спросила архитектора, в каком стиле он построил Оперу. Впрочем, Гарнье нашелся: «В стиле Наполеона III, Мадам». Упоминание имени мужа императрицы исключило дальнейшие дискуссии.

Особенно поражало, что театр принимал посетителей и днем. Зрители шли не только на спектакли, но и просто полюбоваться творением Шарля Горнье. А он чего только не напридумывал!

Гарнье использовал разные породы мрамора: мрамор персикового цвета со светло-розовыми пятнами, белый и бледно-зеленый, зеленый шведский мрамор с оттенками прозрачного нефрита и с темными серо-зелеными прожилками, красный крапчатый мрамор из Лангедока, красный порфир из Финляндии, синий мрамор с белыми прожилками из Динана…

Ольга и Ядвига смотрели на все это великолепие, и у обеих захватывало дух. Подумать только, они здесь не просто на экскурсии, они здесь выступают!

А Шарля Горнье, к слову, забыли пригласить на открытие театра, которое состоялось 15 января 1875 года, и великому зодчему пришлось покупать билет. О времена, о нравы!

Подруги упивались свалившейся на них удачей. Досконально все выспрашивали о театре, все было интересно, все важно. История? Да! Архитектура? Обязательно запомним! Как театр строился? И это запишем!

Репетировали до седьмого пота. А после спектаклей ехали на Монмартр и полночи гуляли по узким улочкам. И было абсолютное ощущение присутствия. Вот здесь пил вино Тулуз-Лотрек, а здесь гуляли Модильяни, Пикассо, Сезанн и писал свои картины Ренуар.

Подруги были счастливы. Самый излюбленный маршрут был пеший. И деньги, конечно, экономили, но не в том дело. Только гуляя по Парижу пешком, можно ощутить дыхание жизни, почувствовать настоящую живую Францию.

От Гранд-Опера через улицу модных магазинов до Лувра. А там и до Сены рукой подать. И вот уже красавец Notre Dame de Paris, Собор Парижской богоматери. Захватывало дух, перехватывало дыхание. И на фоне общего успеха русского балета впечатления были еще более возвышенными и красочными.

Конечно, бросалась в глаза огромная разница в жизненном уровне. И в деньгах подруги были ограниченны. Ну что можно было купить на их жалкие несколько десятков франков? Но это не раздражало, про это как-то не думалось. Ну, не могли они просто посидеть в кафе и выпить чашечку кофе, потому что деньги нужно было экономить. Ну, не позволяли себе покупать французские духи. Плевать! Зато они могли заходить в парфюмерные магазины, и запахи обволакивали их, и приветливые продавщицы с французскими улыбками и неизменным «Бонжур, мадам» готовы были показать им весь магазин и дать понюхать любые духи. Нет, зависти не было. Была только благодарность, что они все-таки приехали, они здесь в Париже, и это здорово. Все воспринималось как праздник, фейерверк, и на себя эта жизнь не примеривалась. Зачем? У них есть своя жизнь, в Советском Союзе, и она самая лучшая. И негров у них не угнетают, и попрошайки на улицах не сидят. Вот как здесь, к примеру, на площади Конкорд.

—Мадам Станюкевич, к вам дама.

Ядвига снимала с лица остатки грима после спектакля. Уборные были необыкновенно удобными и просторными. И об этом тоже небезызвестный Гарнье позаботился еще прошлом веке. И вот поди ж ты, что хорошо сделано, то и сегодня переделывать не нужно! Большие окна, много света, хорошо подсвечены зеркала.

— Лелька, какая еще дама? Мы кого-нибудь ждем?

Подруги делили гримуборную на двоих.

— Я не жду никого, а ты у нас всегда в приключениях.

Дверь открылась, и вошла достаточно пожилая женщина. Аккуратно и дорого одетая, правда, во все темное, это сразу бросилась в глаза.

— Ядвига Станюкевич — это вы?

Она обратилась в правильном направлении, хотя несколько раз перевела взгляд с Оли на Ядвигу

— Да, я.

Ядвига вдруг страшно напряглась, побелела, Ольга никогда ее такой не видела.

— Позвольте, я сяду, знаете, в моем возрасте стоять уже тяжеловато.

Оля, вскочив, пододвинула женщине стул. Ядвига сидела, не шелохнувшись. Дама присела, продолжая ровно держать спину. Оля про себя восхитилась ее осанкой. Было видно, что женщина немолода, явно сильно за 70, но с хорошо сохранившейся фигурой, достаточно стройная. На лице ни грамма косметики, одета строго, соответственно возрасту, в ушах тяжелые старинные серьги, красивый шейный платок. С виду — чистая француженка, а говорит по-русски.

«Эмигрантка первой волны», — пришло в голову Оле.

— Извините за вторжение. Но если позволите, я задам вам насколько вопросов. Вы не против? — дама вопросительно смотрела на Ядвигу. Не получив ответа, она продолжила:

— Скажите, пожалуйста, как зовут вашу мать?

Ядвига не отвечала.

— Ее ведь зовут Зоя? Почему вы молчите? Вам неприятно, что я вас нашла?

Женщина вытащила красивый вышитый носовой платок из старинного ридикюля, к удивлению подруг шумно высморкалась, промокнула глаза и сказала:

— Меня тоже зовут Ядвига. Ядвига Перель, но это по мужу, а девичья моя фамилия Яновская.

Оля тихо охнула. Она хорошо знала, что Яновская — девичья фамилия мамы Ядвиги, Зои Борисовны. Однажды случайно зашел разговор, и Зоя Борисовна рассказала, что жаль было менять роскошную девичью фамилию, которая и на афишах смотрелась бы значительно лучше, но какая-то там давняя история не дала молодой Зое сохранить красивое имя. Пришлось взять фамилию мужа. Может, перед ними сейчас как раз и сидела та давняя история? Оля ничего не понимала, а Ядвига все также сидела, вжав голову в плечи.

— Все это время я искала сестру, но это очень сложно сделать отсюда.

Женщина говорила по-русски хорошо, но уже с акцентом и с грассирующим французским «р».

— Ваша мама поменяла фамилию. Но имя! Когда я увидела афишу, я поняла, что такое совпадение невозможно. Имя Ядвига пишется через «Е». Меня записали неправильно, но Зое всегда это имя нравилось. Мы с сестрой друг друга обожали. Родители решились на Зоечку поздно, у нас разница в десять лет, но это не мешало нам быть очень и очень близкими. Для меня Зоя была и сестрой, и дочкой,ъ и куклой. А я для нее была святой, она на меня молилась, я знаю. Столько восхищения в ней было. Зоя была готова часами сидеть у моих ног, когда я занималась вышиванием, и просто смотреть на меня, иногда целуя мне руки. Меня никто не любил в этой жизни, как Зоя, даже мама.

Дама постоянно подносила платок к глазам. Было видно, что слезы по этому поводу были выплаканы давно, но все равно боль потери осталась с ней на всю жизнь

— Мы уехали из России в семнадцатом году, мне было двадцать, и я уже к тому времени два года была замужем. Мужу нельзя было оставаться, он был офицером царской армии. Занимал высокий чин, и было принято решение уехать. Зое было десять. Ей не сказали, что я уезжаю навсегда. Мы не знали, как ей об этом сообщить. Просто не представляли, как отнесется к этому маленькая девочка, не хотели Зою травмировать. Родители обещали, что приедут вскоре. В стране творилось что-то невообразимое, терпеть это было невозможно. Если бы мы не эмигрировали, мужа расстреляли бы большевики. И потом, нам было уехать легче. А у родителей был дом, Зоя, папа работал управляющим на заводе, он не мог вот так все бросить, и без того все начало разваливаться на глазах. А он посвятил работе большую часть жизни. Завод для него был третьим ребенком. Или скорее даже первым. Сначала я получала от мамы письма, а потом все, закрыли все каналы, и мы окончательно потеряли друг друга. Для меня это была катастрофа. Не могу сказать, что я не любила своего мужа. Просто тогда замуж выходили по-другому. Родители выбрали мне достойную партию, я выполнила их волю. Но по большому счету это был абсолютно чужой мне человек. Мое сердце осталось в моей семье, и здесь мне ко всему пришлось приспосабливаться. К чужому мне человеку, к чужой стране. Все это время я не теряла надежды. Где я только вас не искала, что только не предпринимала. И вот — эта афиша. Я знаю, что не ошиблась. Ты ведь даже не на Зою похожа, на меня в молодости.

Наконец Ядвига очнулась, она закрыла лицо руками и разрыдалась. Оля вдруг поняла, что подруга банально боится, и боится, в том числе, ее, Олю. На дворе 1974-й год. И их перед поездкой всех собирали и предупреждали. И человек из КГБ естественно присутствует в поездке.

Оля подбежала к Ядвиге, обняла ее за вздрагивающие плечи.

— Ядька, ну ты что? Не сомневайся, глупая, все останется между нами. Что ты, меня не знаешь, что ли? Если это действительно твоя родственница, это наверное счастье. Или нет? Вы извините нас, — Оля обращалась уже к неожиданной посетительнице, — мы немного в другой стране живем, все непросто, нас знаете как перед этой поездкой муштровали! «Ходить только по двое», «с иностранцами не разговаривать» и так далее. Ядвига сейчас отойдет, шутка ли дело — такое услышать. Может, она и представления о вас не имела. Я, например, первый раз слышу, хотя и с Зоей Борисовной общаюсь регулярно.

Ядвига наконец взяла себя в руки.

— Да, все так. Мою маму зовут Зоя, и она ваша сестра. Я про эту историю узнала не так давно, мама с бабушкой были всю жизнь напуганы и хотели все от меня скрыть. Надеялись, что без этих знаний жить мне будет проще. Все равно все раскрылось.

Ядвига задумалась.

— Мама всегда очень любила вас, это правда, и меня назвала в надежде, что по имени вы меня и найдете. Ну что хоть какая-то возможность будет. Только это уже все невозможно. Маме шестьдесят семь, сердце больное, она просто этого не выдержит. Она вас всю жизнь ждала, понимаете, всю жизнь. Вы для нее каким-то эталоном были. С бабушкой очень вспоминать любили и мечтать, как ваша жизнь сложилась. Про то, что живы, они не сомневались, а вот счастливы ли? Да нет, все сумбурно так. А если по порядку, Оль, ты тоже сядь, слушай, прости, я тебе никогда не рассказывала, мама запретила говорить об этом с кем бы то ни было, и Лева, естественно, тоже ничего не знает. Я всегда знала, что у мамы была сестра, старшая, и что она погибла. Что? Как? Мама не рассказывала, а я маленькая была, не очень и спрашивала. У мамы комод запирается, там документы хранятся, украшения. Ну это громко сказано, все мамины украшения — это маленькие сережки с нефритами, по-моему серебряные, невидные такие.

— Это сережки нашей бабушки, я их помню, изумруды в платине, камни там еще очень редкие. Серьги старинные, ручная работа, — вставила Ядвига-старшая.

— Да нет, вы путаете, там камни для изумрудов большие очень и мутные.

— Да, да! Именно большие и мутноватые, это достаточно редкие изумруды. На одном изумруде еще скол небольшой был, бабушка все время расстраивалась по этому поводу и надевала их не очень часто.

— Верно, — Ядвига помедлила, — скол там действительно есть. Изумруды, говорите? Странно как… Ну да ладно, собственно я не о том. Так вот, комод. Как-то я сидела рядом, еще маленькая была, мама разбирала документы в комоде, и я увидела старую фотографию. Молодая девушка с веселым лицом и длинной косой. Такая задорная, с открытой улыбкой и веселыми конопушками. Вот тогда-то мама и рассказала про сестру и про то, что назвала меня в вашу — тут Ядвига немного запнулась, — честь. Фотографии этой на виду никогда не было, мне как-то в голову не приходило удивляться, почему все фотографии в семейном альбоме, а эта одна хранится в запертом комоде.

— Оль, налей воды, — попросила Ядвига подругу. Вам тоже? — обратилась она к гостье.

— Нет, нет, не беспокойтесь.

— О том, что я знаю только часть правды, я узнала не так давно. Может, и не узнала бы никогда, да только стала нечаянной свидетельницы разговора мамы и бабушки. Из разговора выходило, что никто собственно и не умирал, а просто уехал. Обеим было неловко оттого, что я этот разговор услышала. Пришлось им мне все рассказать. В том числе, что и дом, в котором, мы сейчас живем, принадлежал нам весь, а не только вот эти две комнаты в коммунальной квартире. Я была просто поражена. Но больше всего тем, насколько напуганы мама и бабушка. Они взяли с меня клятву, что я никому и никогда ничего не расскажу и даже думать об этом обо всем не буду. Им обеим стало легче, они теперь не боялись вести со мной разговоры о прежней жизни, размышлять о судьбе старшей сестры и дочери. И всегда говорили, что я на нее необычайно похожа. И балетом Ядвига тоже занималась — в детстве.

— Да. Все так. — Ядвига-старшая улыбнулась, — конечно, на любительском уровне. Но на всех премьерах до сих пор бываю обязательно, а уж если кто гастролирует — тем более.

— Что ж, судя по всему, вы моя тетка. Да, парижская тетка. И что мы теперь со всем этим будем делать?

— Деточка моя, — пожилая женщина подошла к Ядвиге и взяла ее за руки, — прежде всего мы друг друга нашли. Я искала вас столько лет, и наконец такая встреча. Это чудо, это счастье! Мы не будем говорить на ходу. Когда вы уезжаете?

— Через три дня.

— Боже, как мало у нас времени, как бессердечно мало. Мы не будем терять ни минуты. Сейчас ты пойдешь к нам домой, и мы обо всем подробно поговорим. Ты мне расскажешь о Зое, мы закажем телефонный разговор с Москвой. Посмотришь, как мы живем. Ты даже не представляешь, какая это радость. Я ждала этого дня 57 лет!

— Но как же? Мне, наверное, нельзя… Оль, что скажешь?

— Не знаю.

Оля растеряно смотрела на двух женщин, так похожих друг на друга.

Они обе одновременно удивленно подняли левую бровь, обе смотрели на нее с надеждой. Оля должна была что-то придумать, чтобы Ядвига уехала в гости к тетке.

— Давайте сделаем так. Скажем Петру Ивановичу, что вы просто поклонница русского балета, бывшая наша соотечественница. И что мы идем пройтись. Я поеду в гостиницу, а ты, Ядь, приедешь завтра, на первую репетицию. Только не подведи. Встретимся у театра пораньше, зайдем вместе, никто ничего не заметит.

Оля не спала всю ночь, все прокручивала в голове эту сказочную историю. Ну надо же, наша Ядька оказалась дворянкой! А еще говорили о какой-то аристократической крови, врожденных манерах… Конопатая рыжая девчонка, скорее деревенский отпрыск, и вот поди ж ты! А главное, что дальше? Как к этому отнесутся в театре? Сейчас, конечно, не прежние времена, но в разряд невыездных можно загреметь запросто. Ну, карьера Ядвиги уже клонится к закату, это ясно. А Лева? Он младше на семь лет, и ему как начинающему сценаристу прочат огромное будущее. Если сейчас откроется вот такая правда, все может рухнуть. Фильмы, написанные по его сценариям, лягут на полку, путь к известности будет закрыт. Ему просто запретят писать. Н и что в таком случае ждет эту семью? Точно, ничего хорошего. И Гриша жену по головке не погладит, если она сейчас не вмешается. А Ольга видела, как загорелись глаза у подруги. Сначала Ядвига безусловно испугалась, это было видно невооруженным глазом, потом не могла поверить, а потом взгляд Ядвиги изменился. Что-то появилось в нем бунтарское. И это Олю очень напугало. А у кого бы не загорелись глаза на ее месте? Ситуация понятная. Да нет, даже книгу сейчас на эту тему не напишешь, а уж если это все из жизни!

Утром Оля прохаживалась вокруг театра взад и вперед — Ядвиги не было. «Боже, что делать, неужели не придет?» — проносилось в голове. — Нет, не может быть. Придет обязательно, не может она Ольгу так подвести». Просто Оля сама приехала пораньше. Она пыталась как-то отвлечься, рассматривала театр. Но сегодня ее не радовало ничего, не вдохновляли ни многочисленные барочные фигуры, ни затейливая лепнина.

На лестнице перед театром уже толпился народ. Это было привычно. Излюбленное место встреч парижан и гостей. Здесь не потеряешься. Хотя и встретиться среди вечной толпы народа было непросто.

Популярная французская поговорка гласит, что тот, кто сидит больше, чем полчаса в Cafe de la Paix на западной стороне площади Оперы, непременно увидит друга или знакомого, даже если он или она живут на другом краю света! Эту поговорку им рассказал французский экскурсовод, мешая русские и французские слова. «Да, да непременно увидит, — как заклинание повторяла про себя Ольга. — Ну приходи же ты, наконец! Приходи!»

Ядька прибежала в последний момент. Она была никакая. Говорить не могла, просто оглушенная. Подруги с трудом дождались конца репетиции, чтобы обсудить, что и как.

Понятное дело, что испуг Ядвиги полностью прошел, и она начала примеривать на себя эту французскую жизнь.

— Слушай, а может просто остаться и все, попросить политического убежища? — Ядвига не спрашивала, она просто вот так говорила сама с собой. Ольга даже спрашивать боялась о том, что там подруга увидела в гостях у новых родственников. Она понимала, ей не надо давать сейчас все это произнести вслух. Что бы Ядвига ни увидела, это в любом случае на порядок отличается от того, как она живет сейчас. Уж в коммунальной квартире Перелли не живут точно.

— То есть ты останешься здесь. А твои как же? А мама? А Лева?

— А я?! — Ядвига перешла на крик. — Мама, в конце концов, хоть десять лет дворянкой была! А я, как родилась в этой коммуналке, так и помру в ней? Почему?! Или кто-то мне этот дом вернет?! Раньше, когда не видела ничего этого, и ладно, а сейчас меня зло взяло — а почему, собственно?! Мама простит, она даже рада будет. Я же не где-то останусь, у Ядвиги. А муж? Муж не родственник. Без него жила 37 лет, смогу и дальше. Думаю, потеря не велика!

— Ядька, опомнись, это же предательство!

— Всех вас ненавижу! Отстань от меня, — Ядвига развернулась и ушла, оставив Ольгу с раскрытым на полуслове ртом.

Ольга поняла, что больше ничего уже сделать не сможет. Она только надеялась, что Ядвига сумеет справиться с этим настроением, она верила в подругу. Не сможет она так с ними со всеми поступить.

Оля оказалась права. Ядвига не смогла. Париж больше не радовал, не захватывал. Была одна мысль: скорее домой, чтобы таким образом окончательно справиться с этим наваждением.

Ядвига-старшая пришла в аэропорт. В руках у нее был сверток.

— Это то, что мне удалось взять с собой, когда мы бежали из России, больше ничего нет. А эта скатерть еще нашей с Зоей бабушки, пусть она объединит наши два дома, московский и парижский. Я все понимаю, моя девочка, и знаю, как тебе нелегко. Но главное, что мы теперь вместе, пускай хотя бы и в душе. Ты не представляешь, как мне было тяжело, когда я не знала о вас вообще ничего. Я буду жить надеждой. Надеждой, что встречусь с моей Зоей. И мы будем вспоминать наше детство, а ты будешь все это слушать. Я вас буду очень ждать. В Москву не поеду, все это для меня будет слишком больно. Я буду вас ждать здесь. И не забывай, мне уже лет не очень мало.

Две Ядвиги стояли друг напротив друга. Две женщины с разницей в сорок лет, одного роста, с одинаковыми пучками волос на затылках и одинаковыми высоко поднятыми подбородками. Они не плакали — в конце концов, сословие обязывало их стойко переносить житейские невзгоды. Они крепко обнялись, старшая перекрестила младшую на прощание, и Ядвига, не оборачиваясь, пошла на регистрацию рейса.

Галина Михайловна

На улице все еще было жарко, но на уютной веранде было комфортно. Дул легкий ветерок с Адриатики, шелестела листьями пальма, даря облегчающую прохладу. Уникальное место Хорватия. Климат, дарящий покой и умиротворение. Почему? Вот почему в Черногории в воздухе до сих пор, даже спустя почти десятилетие, чувствуется война, а здесь нет? Почему здесь хочется расслабиться, дышать полной грудью и думается только о хорошем? Загадка этой земли. Или влияет все-таки близость Ровеня — одновременно очень земного рыбацкого и совершенно сказочного городка?

Или это все обаяние опять же близлежащей Пулы с ее историческим Колизеем и концертам под открытым небом?

Михаил с Ольгой были в Пуле всего один раз, приехали специально на постановку в Колизее. В тот день давали «Кармен». К сожалению, не повезло, спектакль из-за дождя отменили. За полчаса до представления дождь благополучно закончился, но под предлогом «аппаратура сложная, расставить не успеем» спектакль не состоялся. Ольга не испытала разочарования. Она ходила по Колизею и забыла, что на дворе 2007 год. Вот за этой каменной стеной стояли гладиаторы, а напротив — рычали львы. Она ощущала это так явно, что даже стало страшно.

— Мам, ты что? О чем думаешь?

— Мишка, я потрясена, спасибо, за то, что привез меня сюда. Колизей в Риме не произвел на меня такого впечатления. И потом внутри-то туда не пускают. Даже не то. Знаешь, еще немножко, и я бы почувствовала, как на меня бросится лев. Страшно стало, —Ольга поежилась.

— А я бы тебя защитил!

— Об этом я не подумала.

— Смотри у меня, ты все чаще стала напоминать отца. Как задумаешься, тебя из твоих мыслей не достать. Раньше папа этим у нас отличался, вместе его доставали, помнишь? То с поля битвы, то с бала.

— Да, да, то из девичьих покоев, — Ольга к недостаткам мужа относилась легко. Да и недостатками это и вовсе не считала. — Не волнуйся, сын, твоя мать не молодеет, и есть над чем подумать, что вспомнить. Это нормально. Было бы странно, если бы я вообще ни о чем не задумывалась. Просто я все больше благодарна тебе за эту страну, за эти мои минуты счастья. Сколько осталось-то?

— Начинается! Пойдем на пирс смотреть яхты.

С веранды Олиного дома яхты были не видны, для этого нужно подняться на балкон второго этажа. А все равно и на веранде присутствие моря ощущалось каждой клеточкой.

— Хорошо тут у тебя. Ну не московский участок, это ясно. Сколько у тебя там, кстати, земли гектаров? — Ядвига была верна себе.

— Какие гектары?! Что ты придумываешь, двенадцать соток, ну здесь и вправду четыре всего. Ну и ладно. Куда нам столько? А так, стол поставили, кресло. И потом в Москве же у меня нет ни пальмы на участке, ни гортензии. И вместо винограда заметила, что здесь вьется? — Ольга победно смотрела на подругу, — Эх ты, дворянка еще… Это же киви!

— Ну я же не африканская дворянка, слава богу!

Подруги расхохотались. Им было необъяснимо хорошо вместе. Ну над кем еще можно было вот так? Они даже скучали по этим уколам друг друга. По старой памяти хотелось от кого-нибудь отбиваться, с кем-то поспорить. Нет, женская дружба все-таки существует!

— А я столько лет корила себя за ту Парижскую историю, — Ольга глубоко затянулась. Курить она начала уже выйдя на пенсию, и бросить теперь не могла, да и не хотела. — Зачем я тогда начала тебя отговаривать? Мое ли это было дело? Ведь жизнь бы у тебя могла сложиться совсем по-другому.

— Брось, Лелька. Ну, во-первых, у человека есть судьба, и от нее не уйдешь. Так что думаю, уехала бы, не уехала, какая разница! Все равно бы вот так через тридцать лет с тобой кофе под этой пальмой бы пила. Никто еще от судьбы своей не убежал. Так видно Богу было угодно. Да и потом я и сама все понимала. Хотя, конечно, твой выпад меня тогда сильно отрезвил. Сначала разозлил, а потом отрезвил. Я ведь всегда на тебя быть похожей хотела. Ты и красивая была, и давалось тебе все легко. Я сколько потов в классах пролила, а у тебе все было природное. Чего уж там» Да кому рассказать только, что в 35 лет в Большой театр на работу взяли!

Оле было приятно услышать такой комплимент от подруги.

— Брось, Ядя, ты знаешь, когда я в Москву приехала, все было наоборот. Я за тобой тянулась, провинциальная была, дальше некуда. Тут ты уже меня тянула. Знаешь, я где-то читала, что женская дружба — это все-таки категория особая, и больше всегда соперничество. Одна всегда впереди, а другая за ней тянется. Плохо, когда одна всегда королева, а вторая ее тень. Так можно и жизнь свою переломать. И зависть развивается, и злость. У нас, славу Богу, было по-другому, мы все время менялись ролями, и это было правильно. И потом между нами никогда не стояло мужчины. Наверное, это нашу дружбу и спасло.

— Лелька, а ты никогда не жалела, что у тебя тогда с Большим театром не сложилось? В юности твоей. То же ведь жизнь по-другому пойти могла.

— Могла, не могла… Что теперь говорить! Все бы было по- другому. Все. А только правильно ты, наверное, говоришь. Судьба. И все равно суждено нам было сидеть здесь и пить этот кофе. Нет, наверное все было правильно.

За окнами московской коммуналки весело махали лопатами рабочие. Несмотря на холодный мартовский ветерок они покидали свои телогрейки в одну кучу и, оставшись в нижних рубахах и солдатских галифе, рыли под окнами огромную яму. Периодически опершись на лопаты, они устраивали себе перекур, затянувшись Беломором и что-то обсуждая, громко смеясь. Весна чувствовалась везде, в воздухе, в настроении людей.

Правда не у всех настроение на тот момент было таким весенне-безоблачным. Совсем по-другому все выглядело в той самой коммуналке.

Галина Михайловна нервно ходила по комнате. Боже, зачем только она заварила эту кашу? И что ей не сиделось в Одессе. Славы всенародной захотелось. Для кого? Для себя или все-таки для дочери? О чем думала, когда везла сюда свою девочку?

Девочка в это время горько плакала на диване.

— Ольга, восприми это, как нашу с папой ошибку. Что-то мы, значит, не продумали, все себе по-другому представляли.

— Мама, ну почему?!

— Потому! К сожалению, это невозможно, мы уезжаем домой.

— Не поеду! Я хочу танцевать здесь. Мама, это шанс. Нет, скажи мне, пожалуйста, на кой черт мы тогда вообще сюда приехали?!

— Ольга, не забывайся, ты как с матерью разговариваешь?

— А как мне разговаривать?! Ты вообще понимаешь, что произошло?! Меня взяли в Большой театр, я прошла все отборы. Без блата, без знакомств, без денег! Думаешь, мне было легко? Думаешь, это вот так просто станцевала, и все? А сколько я шла к этому, сколько нервничала. Боже мой, да что я девчонкам своим скажу? Интересно, поверит кто-нибудь, что мы вот просто неизвестно почему вернулись. Естественно, все будут уверены, что Скворцову не приняли. Конечно. Поехала, думала, она лучше всех! А на тебе! — Оля разошлась не на шутку.

— Оль, родная, ну прости меня. Я эту кашу заварила, тебя с места сорвала, а теперь понимаю, не могу тебя здесь оставить. Знаешь, я не очень себе все это представляла. Москва. Думала, город и город. А тут поняла, все совсем не так. Страшно мне за тебя, Оль. Сломают они тебя. Не нравится мне, как и профессор на тебя смотрел, и молодые люди на улице оборачиваются. А если случится, что с тобой плохое? Я себе этого никогда не прощу!

— Мама, ничего со мной не случится. Ну почему должно что-то случиться?! Ты разбиваешь сейчас все мои мечты. Неужели ты этого не чувствуешь? — Оля вскочила с дивана. Кулаки сжаты, лицо перекосилось. У Галины Михайловны сердце разрывалось, глядя на дочь.

— Лелька, ну давай разберемся, не торопясь. Давай перестань бегать по комнате, сядь рядом. — Оля села рядом с матерью, стараясь держаться прямо, не приближаться к ней.

Галина Михайловна подвинулась к дочери поближе, обняла ее.

— Хорошо, тебя приняли. Но где гарантия, что ты будешь получать те роли, которых ты заслуживаешь? Или так и останешься в кордебалете. Ну, перейдешь со временем в четверки. Потом в тройки. В Одессе тебя уже знают, и там у тебя не будет такой конкуренции. И потом там же все-таки работает твоя тетка, в обиду не даст. Сама знаешь, мир этот творческий злой. Без знакомств, без блата далеко не уедешь. А здесь у нас с тобой никого. Может, все-таки, начнешь танцевать в Одессе, получишь хорошие партии, и с этим репертуаром уже можно будет ехать дальше. И лет тебе будет уже не пятнадцать. Ты прости меня, дочь, я действительно не подумала, когда тебя на Москву настраивала. А здесь поняла, не наше это, рано тебе, не справишься. А я папу тоже не могу бросить и сюда с тобой переехать. Давай рассудим так. Мы проверяли, на что способны. Оказалось, что все здорово. Действительно все хорошо, действительно есть талант, способности. Теперь нужно все оттачивать, есть к чему стремиться.

— Мама, мама! А к чему стремиться-то. Цель у балерины одна — Большой театр! — Оля никак не могла забыть разговор с веснушчатой девчонкой. — И она была у нас в руках! — Оля заливала слезами весь белый свет. Размазывала по лицу слезы и сопли, потом вытирала руки о край шерстяной плиссированной юбки.

— Оля, — Галина поняла, что сюсюкать с дочерью она больше не будет. Решение принято, надо быть жесткой для Олиной же пользы. Мать тряхнула дочь что есть силы за плечи. — Цель — это стать хорошей балериной! Запомни это! И в Большом театре можно раствориться, а на провинциальной сцене быть примой. Перестань рыдать. Жизнь только начинается. Ты попробовала свои силы. Убедилась, что балет — это твой путь. Все, едем домой. Ты обязательно поймешь, что я была права.

Истерика закончилась, Оля тихо всхлипывала.

— Мам, а ты помнишь, как ты соседкам платья шила, чтобы оплачивать мои балетные уроки. Никогда не забуду, какое ты тете Рите на свадьбу платье сшила. Помнишь, ни у кого такого не было. Розовое, без рукавов. А сверху накидка на большой золотой пуговице. Еще Савишна никак эту пуговицу вам отдавать не хотела. А вы ее упросили. Помнишь? Ты шила, а я сидела на подоконнике и смотрела, чтоб кто во двор чужой не вошел. Помнишь? А если кого видела, то петь громко начинала.

— Помню, — мать обняла Олю за плечи. — Вот ведь жизнь была, всего боялись, не дай бог кто узнает, что я соседок обшиваю. Савишну больше всех и боялась, между прочим! А где еще денег взять было? Хорошо еще, что шить умела.

Оля сидела, прижавшись к матери.

— Но ведь это и твоя мечта была, чтобы я балериной стала. Представляешь, если бы я была солисткой Большого театра. Вот бы все твои труды вознаградились.

— А они и так вознаградились. Но мы с тобой все-таки будем вместе. Все, вытирай слезы, ничего страшно не произошло, сейчас мы поедем в ГУМ и купим нам по красивой шляпке. Мы же из Москвы приезжаем!

Через месяц в Одессе Ольга, гуляя с друзьями, попала под колеса автомобиля. Ольга ничего не успела понять. Она переходила дорогу, держась за руку со своим одноклассником Юркой Алексеевым. Назревал роман, настроение было хорошим, московское горе осталось где-то далеко позади.

Автомобиль выскочил из-за поворота неожиданно. Оля ничего не смогла понять, только услышала визг тормозов, крики Юры, почувствовала, что какая-то сила вырвала ее руку из его руки и подбросила Олю высоко вверх.

Очнулась она в реанимации. Травмы были страшные, речь шла о том, что она вообще больше не сможет ходить. Доктора боролись за жизнь девочки, делали все возможное и невозможное. Мама не отходила от кровати дочери, винила во всем себя, чувствовала в этой страшной аварии какой-то знак. А что было бы, если бы не уехали, если бы остались в Москве? Эти мысли не давали Галине Михайловне покоя. Неужели она собственными руками погубила единственную дочь?!

Почти каждый день заходил живой и невредимый Юра с цветами. Он тоже чувствовал свою вину. Мог же отдернуть Олю, а он руку отпустил.

А через год Ольга опять начала учиться танцевать. Преодолевая боль, через «не могу». Оля смогла разработать ноги. Травма эта давала себя знать всю жизнь, но примой-балериной Одесского театра она стала!

Морской воздух, сосны, дивный пейзаж. Что еще поражает в Хорватии? Цвета. Необычайное буйство цвета. Именно здесь Ольга впервые увидела гортензии, цветущие огромными шарами одновременно белых, розовых и голубых цветок. Казалось, что это просто невозможно. А вот теперь два таких куста растут у нее перед домом. И радуют глаз. Как здорово, что сегодня не только Олин.

Оля поймала взгляд Ядвиги, устремленный на экзотические кустарники. Думала, что подруга заговорит сейчас о цветах. Ошиблась.

— Почему все-таки жизнь складывается так? Вот объясни мне. Ведь у обеих были какие-то шансы, возможности. Или мы их упустили, или судьба не дает нам идти другой дорогой. Правильно ли все это? Помнишь, ты тогда в Париже про Леву говорила. Что карьеру ему испорчу. Я ведь о нем тогда подумала. Не сразу, но потом поняла: действительно, жизнь могла испортить. И что? Развелась с ним через два года. Нужна была ему тогда моя жертва? Недавно, кстати, его в магазине встретила. Выглядит — страх! Весь оплывший, неопрятный какой-то. А ведь все вроде у человека складывалось прекрасно. Молодой талант, на фестивали посылали, помнишь? На «Берлинарий» ездил.

— Помню, еще бы, провожали его в Берлин все вместе, радовались. Да не одну бутылку конька армянского тогда выпили. Армен по-моему из Еревана ящик привозил. Всю ночь гуляли. Какие тосты Армен говорил! В основном за «Госкино». Ой, смех. Лично я не думала, что наш фильм что-то там займет. С какой стати? Главное же, что послали именно » Рапсодию»! По-моему это был оглушительный успех.

Вот! — Ядвига по привычке подняла левую бровь, — для тебя успех, а для него трагедия. Вернулся с того фестиваля чернее тучи. Он де гений, а его не оценили. И зачем в такой стране жить, где признания не добиться. При чем тут страна? Страна-то как раз его оценила, и на фестиваль послала. Нет, виноваты были все! Не смог справиться с успехом окружающих. Зависть — страшное чувство, особенно в творческом мире. Да что я тебе рассказываю, сами сколько раз с этим сталкивались.

Ядвига затянулась сигаретой, встала с кресла и проверила, что там делает девочка. Юлька играла с куклой, взрослые ей были глубоко неинтересны.

— Лева твой — это отдельная песня. Молод он был для всего этого, и стержня в нем не было. У нас стержень был всегда, вот и выстояли. И я вот видишь — в Москву вернулась. Через 20 лет, после страшной травмы. А мама была права, цель у меня все-таки была стать балериной, и я ею стала. А Большой меня уже к себе призвал в благодарность за мое усердие. Про Бога сложно нам сказать, в другое время мы с тобой росли, думаю, трудом все своим заслужили, упорством. И в Париж ты свой теперь ездить свободно можешь, никаких помех нет. Юлю возила?

— Нет. Сложно мне все это, Лелька, очень сложно. Вот сейчас я как раз не свою жизнь проживаю. — Глаза Ядвиги наполнились слезами.

Повисло тягостное молчание, подруги задумались каждая о своем.

— Так! Милые дамы, по-моему, вы тут грустите? — К ним широкой походкой направлялся Михаил. — Ну вы-то ладно, к вашим сплетням за чашкой кофе я привык, но ребенка вам не жалко?. Вывезли девочку к морю! Юля, собирайся, я тебя забираю.

— Мишка, не выдумывай. — Ядвига быстро пришла в себя, от слез не осталось и следа. — Ты хочешь украсть у меня ребенка?

— Ядвига, это ты хочешь, чтобы я его у тебя украл. Иначе бы ты уже давно с этим ребенком плавала в море. Юля! Мы едем кататься на катере!

Глаза девочки загорелись. Вот поди ж ты, была как замороженная принцесса, а тут забыла про всю свою напускную суровость.

— Миш, а Машу с собой можно взять?

— Можно! А Маша это кто?

Юлька рассмеялась.

— Да вот же она, Маша! Ты ж мне сам ее подарил.

— Ну, положим, дарил я тебе просто куклу. — Миша присел перед Юлей на корточки и внимательно рассматривал девочку. — Я не знал, что ты ее уже назвала. И дала ей такой красивое русское имя.

Юля победно посмотрела на Ядвигу.

Ядвига в свою очередь не преминула сделать Юле замечание:

— Юля, не «Миша», а «дядя Миша» и, пожалуйста, на «вы».

Девочка смутилась

— Ядвига, я не в претензии. Мы же с Юлей друзья. Правда, Чебурашка? Решено, Машу берем тоже, думаю, много места она не займет.

Юля облегченно вздохнула, новое имя Чебурашка ей определенно тоже понравилось.

Женщины со стороны наблюдали эту сцену. Ядвига напряжено, а Ольга — с любовью глядя на сына.

— Мам, мы на пристань, свожу Юльку на остров святой Катерины. Это совершенно особенное место. Юля, обещаю, тебе понравится! А вы тут тоже не засиживайтесь. Сходите, прогуляйтесь по набережной. Мама, не забывай, тебе нужно больше ходить, разрабатывать ногу. Что доктора говорили? А ты уже часа три сидишь не двигаясь, — последние слова предназначалась Ольге.

— Ладно, ладно, командир. Сейчас действительно пойдем пройдемся. А вы аккуратно там!

— Миша, ты Юлю тогда подвози к отелю, и мы туда часа через два подойдем. Идет?

Ядвига подошла к Юле.

— Юлечка, пожалуйста, аккуратнее, во всем слушайся дядю Мишу.

Миша кинул укоризненный взгляд на Ядвигу, взял девочку за руку, и парочка направилась к машине.

Михаил открыл заднюю дверь, Юля впрыгнула туда очень резво. Кукла была крепко прижата к груди девочки. Что-то изменилось. Ах да, Юля все-таки сняла колготки и водолазку. В юбке, яркой футболке и сандалиях на босу ногу она выглядела уже обычной отдыхающей. Миша подмигнул напоследок, довольно тяжело плюхнулся на водительское сиденье (вес давал о себе знать), и белоснежный Мерседес рванул вперед.

— Ты только посмотри, — Ядвига начала выворачивать скомканные и разбросанные на диване водолазку и колготки, — ничему научить не могу.

— Ладно тебе, все дети одинаковые. У меня вон какой медведь, а все то же — хожу за ним, носки по всему дому подбираю. Где снял, там и бросил. Говорить бесполезно. Легче просто убрать.

— Вот смотрю я на Михаила, на кого он все-таки похож? Первое впечатление — Григорий. А присмотришься — черты лица все твои. Счастливая ты мать, Лелька. Это где такого сына найти, чтобы для матери так старался. Говорят, такими бывают только дочери. А вот, пожалуйста, исключение из правил.

— Да, исключение — это да. Вот только какой ценой! — Ольга тяжело вздохнула. — Скоро пятьдесят, и что? Семьи нет, детей тоже. Сердце у меня не на месте. Как я его на этом свете оставлю?

— А с Анютой у него что?

— Вот в том-то и дело! Что с Анютой? — Ольга нервно закурила сигарету. — Никак от этой Анюты отойти не можем. Развелись уже как десять лет. А все равно. Не дает она ему никаких новых отношений построить. Знаешь, прям следит за ним. Как только у него что налаживаться начинает, она тут как тут. И звонит, и на работу ездит, и у подъезда караулит. Он не выдерживает, и в итоге все бросает — и к ней. И что? И опять повторяется эта сказка про белого бычка.

— Оль, а может им опять сойтись.

— Нет, это уже просто нет. — Оля тяжело вздохнула. — А потом бежать-то он бежит, а потом начинаются у них разборки про старое. Не может он ей того ребенка простить. И почему она рожать не захотела? Не пойму. А он еще и то, что обманула, не прощает. А она бы и рада теперь ребенка родить, да видно уже не может. Вот.

— Да ладно тебе, «не может». Сейчас знаешь, как наука вперед ушла? Все кто, хотят, могут. Даже мы с тобой, если захотим.

Ольга рассмеялась.

— Мы точно не захотим. Нет, подруга, проблема, страшная проблема. Молодой, здоровый, богатый мужик, и один. И главное, он уже привык. Домой придет, я все приготовлю: и поесть, и чистое надеть. Ему уже семьи и не хочется. Надо ему — он пошел встретился. Квартира есть своя, так он там не живет. Иногда появится вроде на горизонте какая-то, он загорится на время, а потом или Анька всполошится, или эта новая дурой окажется. Все! Опять ко мне пришел. У тебя, говорит, мам, такие котлеты! Никто так больше готовить не умеет. Мне, конечно, приятно, но на самом-то деле это же беда! Сколько мне уже лет, Ядька?! Сколько еще я смогу эти котлеты готовить? А? Вопрос? Да уж не вопрос! Внуков охота. Времени уже в обрез остается. И главное, добро бы по какой-то безумной любви женился. Нет же. Да ты же помнишь. Сама же я его с этой Анютой познакомила. Вот тоже, куда лезла, что мне больше всех надо было? Нет! Хотелось сына устроить. Все торопилась, думала, загуляется, потом не женится. А она в него мертвой хваткой вцепилась. Мне-то уже скоро все ясно стало. А тут он вроде как влюбился. Ну и все. Короче, как всегда, хотим как лучше, получается как всегда.

— И не говори, да там мне кажется со свадьбы уже все наперекосяк пошло. Парень в ЗАГСе к ней какой-то рвался, Мишке угрожал, —Ядвига вопросительно смотрела на Ольгу.

— Вот, вот, позор один. Бывший ее приволокся. Ну куда это годится? Чуть прямо все «как надо» не получилось. И драка могла отличная выйти, и невеста быстренько напилась. Настоящая русская свадьба. Григория чуть инфаркт не хватил. Он эту Анюту на дух после этой свадьбы не переносил. После такого-то бурного начала. Ну к чему свой позор на люди выносить? Все же наши друзья были. Ты вспомни, только! В «Украине» гуляли — 100 человек. Уж не говоря о том, во сколько нам это представление встало. До сих пор мурашки по коже бегут, как ту свадьбу вспомню. Ядвига… Ну что поделаешь, если важно нам, что люди скажут. А уж люди поговорили, как следует. Многим наша свадьба радости доставила. А нам-то с Гришей — горе. Мы-то поняли, куда наш Мишка вляпался. Представляешь, собственному сыну как я подсуропила!

— Оль, ну ты ж не знала. Не специально ведь. Она же ваших соседей племянница, он и сам мог с ней познакомиться, по одной же улице ходили. Не выдумывай. То, что он до сих пор в этой истории остался — это плохо. Да в конце концов — молодой мужик, будем считать, что у него все еще впереди.

— У него-то — да. А я? А внуки?

— Вот ты про внуков говоришь, а мне Юлю поднимать. И ведь хочешь, не хочешь. Никто не спрашивает, мне это вообще-то надо, или нет.

— Тебе, Ядвига, тяжело, я бы не справилась. Ладно, Миша прав, пойдем к морю. Ты знаешь, у нас тут дивная дорога через все побережье. Пойдем дышать соснами. До твоего отеля идти минут сорок неторопливым шагом. Как, готова?

— Всегда готова! — И подруги, еще раз внимательно осмотрев друг друга, зашагали к калитке.

Дорога вдоль побережья была действительно очень живописна. С одной стороны плескалось море, с другой — высокие корабельные сосны покачивались в такт ветру. Жара начала спадать, солнце клонилось к закату, и прогулка в это время доставляла настоящее удовольствие. Оля повела Ядвигу красивой лесной тропкой. Вдоль моря навстречу ехали велосипедисты, постоянно нужно отходить в сторону, а здесь совсем тихо и спокойно. Гамаки в лесу поразили и Ядвигино воображение. Ну что за прелесть! Подруги шли неторопливо, наслаждаясь каждым мгновением, природой и друг другом.

Смотреть на них было приятно. Да, идут две пожилые женщины. Но как идут?! Бывшая балерина в женщине видимо не умирает никогда. Ольга, конечно полнее, грузнее, но все равно, подбородок у обеих гордо поднят вверх, стопа вывернута при ходьбе наружу, прямая спина. На Ольге белая юбка и футболка в матросском стиле в бело-синюю полоску. На голове кокетливая шляпка. Ядвига — в ярко-синем. На талии тугой серый ремень, майка заправлена в брюки. Разве можно дать им их возраст? Никогда.

— Мы с тобой, подруга, как будто в Довиле. Прошлым летом была. — Ядвига села на своего любимого конька. Рассказать про красивую французскую жизнь для нее было большой радостью. Главное, чтобы кто-нибудь слушал. —У них там до сих пор знаешь, какой дресс-код сложный! Утром и в обед все должны быть одеты в бело-сине-бежевой гамме. Представляешь? Ничего красного, зеленого там или оранжевого, например. Моветон! А к ужину — все в вечернем и в брильянтах!

—Ну и что же у нас правильного? Уже восьмой час. Пора брильянты надевать, а мы все с тобой как на завтрак. Ужас. Ты почему дома-то мне про это не рассказала, переоделись бы. И потом, как же ты по Довилю в своих » булыжниках» ходила?

— Оля, не в булыжниках, в украшениях ручной работы, эксклюзивных. Слышишь, слово какое красивое. Все французики мои были!

— Ядвига, почему не приехал Петр? Вы же вместе собирались, опять что-то не то?

— Оля, у нас все не то! Тяжело мне, ну сил нет. Я понимаю, ребенок не виноват, но я смотрю и вижу в ней ее мать. Ты понимаешь, одно лицо.

— Давай, по порядку. Как себя в этой ситуации ведет Петр?

— Да как он себя ведет! Не знаю. Сбегает по большей мере, вот как сейчас. Потому что как только мы встречаемся, обязательно начинаем вспоминать, отношения выяснять. Да что тебе говорить, вот ты только что про Михаила рассказывала. Сравнение вроде бы странное. А тоже вроде сначала все мирно, а потом слово за слово — и понеслось.

— Боже мой, Ядвига, ты меня удивляешь. Что вам уже делить? Сколько лет этой всей истории!

— Лелька, Лелька, много этой истории лет. Только у меня эта история всегда с самого начала начинается, когда мы с Петром только познакомились. Обоим было по сорок пять, как нас закрутило. Даже не предполагала, что чувства во мне такие остались. Просто был фейерверк, водопад, не знаю с чем сравнить. И в этом угаре мы лет пять жили, да что там, больше! Цветы с курьером, кольцо под подушкой. Сказка, одно слово.

— Да уж, я помню. Тебя тогда не узнать было. Десять лет сразу сбросила. Да что там десять, больше, лет на тридцать выглядела. Про Петра мне сказать что-то сложно. Он для меня всегда непонятен был, мужик в 45 лет, ни разу неженатый, это все-таки настораживает. Почему это вдруг? А потом все эти подарки, сюрпризы бесконечные. Слишком всего много. Ну так не бывает. Да я тебе тогда все говорила. Какая-то вымученная на мой взгляд сказка была.

— Да, Оль, помню ты меня в этом не поддерживала. И здесь уже ты мне всю правду говорила. Вас с Гришей в пример ставила. Только разве в таких делах кто кого слушает, примеры с кого-то берет? Мне казалось, то, что у вас, все это скучно, обыденно. Ну какая это любовь? Так, быт один. Прости, меня подруга, да я тебе тогда все это говорила.

— Это уж точно. Не понимали мы тогда с тобой друг друга никак. Ни ты меня понять не хотела, ни я тебе в голову ничего вбить не могла. Да, Григорий у меня всегда другим был, более ровным, он меня мог днями не замечать, все со своими героями книжными разговаривал. Но это было надежным, и не было в этом игры. Да ты и сама знаешь, я жила по-другому. После смерти Гриши я все думала, действительно он вот так всю жизнь только меня одну любил, возможно ли это? И знаешь, поняла, что возможно. Я была у него одна. Но это, наверное, только потому, что у него были его книги, его герои и он частенько проживал их судьбы. Был участником тех романов. Я даже знала,когда это случалось. Когда он вдруг начинал смотреть сквозь меня. Но романы эти виртуальные заканчивались, и он возвращался ко мне. К своей Ассоль, которая его всегда и верно ждала на берегу. И такая наша тихая гавань очень нравилась нам обоим. Нам было хорошо и уютно. А главное — защищенно. Я знала, что он не предаст, и он про меня это знал. А про Петра с самого начала было как-то страшно, непонятно. И опять мне тебя от ошибки хотелось уберечь, и опять я каким-то боком в твою жизнь лезла.

— Да, Оля, ты говорила, а я не верила. Считала, что все мне завидуют. Не могла понять, почему люди не верят в мою красивую любовь. Да, мы не молоды были оба. Но столько было сил, столько эмоций! Я в то время очень на тебя обиделась.

— Ха, обиделась! — мы же с тобой просто перестали общаться. Я уж грешным делом подумала, боишься что ли, что увести могу? Год так точно не общались. Да и потом только так, от случая к случаю.

— Да, пока меня по голове не шарахнуло.

— Ядька? Вот это сюрприз! Проходи.

Оля подошла к подруге, расцеловала ее, как будто бы не было сложного периода в их жизни, когда почти не виделись, почти не общались.

Новая семейная жизнь Ядвиги развела их, отдалила друг от друга. Оля сначала обижалась, переживала. Но сейчас была искренне рада. Ядвига все-таки пришла. Оля нужна ей. Ядвига прижалась к подруге и стояла так какое-то короткое время, потом немного отстранилась, так и не отпуская Олю. Видимо, она не ожидала такого теплого приема после долгого расставания. Была тронута и растеряна.

— Да что с тобой, на тебе лица нет?! —Оля внимательно рассматривала подругу.

— Оля, он хочет от меня уйти.

— Подожди, не в коридоре. Гриша! — Ольга крикнула в дверь кабинета мужа, — ко мне Ядвига пришла, мы будем в спальне. Тебе что-нибудь нужно?

Григорий выглянул в коридор. При виде него Ядвига поняла, как отдалилась от друзей, как давно их не видела. И ради чего все это было, зачем? Вот ведь живет семья и живет счастливо, без надрыва, без итальянских страстей. Оля, как всегда, ухоженная, в необыкновенном платье домашнем. Судя по всему, Гриша из какой-то африканской страны привез. А Гриша всегда без изысков. Костюм синий, спортивный, с белыми лампасами. Двухдневная небритость. Не потому что модно, видимо два дня не вставал из-за письменного стола.

— Ядвига?! Почему тебя совершенно не видно? Как твой муж, все на руках тебя носит? Эх, хорошо, что у нас жены балерины, их и на руки взять можно, не надорвешься.

Ядвига натянуто улыбнулась.

— Да зайди хоть на минуту ко мне! Не виделись сто лет. Ты же знаешь, я, когда пишу, надолго свою территорию не покидаю, а то из времени выйду.

— Так ты меня еще в это время вплетешь!

— А и вплету, если что интересное расскажешь.

Ядвига смотрела на друзей с благодарностью. У Григория в кабинете все, как и раньше. Огромный дубовый стол, заваленный бумагами и книгами, посредине пишущая машинка. Шикарный кожаный диван, как у дедушки Ленина, с высокой кожаной спинкой. На нем смятая подушка и плед, видимо и ночует порой здесь, чтобы не оставлять надолго своих героев, а то разбегутся. Вдоль стен бесконечные полки с книгами, от пола до потолка.

— Книги, книги, сколько у тебя их, Гриш?

— Никогда не считал!

— Так половину и не читал небось, смотри, все книги у тебя сувенирами заставлены, к ним же не доберешься.

— Ох, Ядвига, опять сейчас воспитывать меня начнешь. Даже приятно, черт подери. Вот никто меня кроме тебя в этой жизни не воспитывает. Для всех я писатель, ученый, заслуженный человек. Слова никто не скажет, только премии и грамоты. Тут приходит Ядвига и начинает: «Ах туды твою растуды!». Нет, я обязательно про тебя что-нибудь такое напишу. Просто еще персонажа такого сварливого не попадалось. Представляешь, ты даже в книжках еще не описана. Невозможно тебя описать! Мне кажется, если я даже на своих полках приберусь, ты все равно найдешь к чему придраться! — Григорий смотрел на Ядвигу с теплой улыбкой. Действительно друзья соскучились друг без друга.

— За это я не переживаю, не приберешься ты никогда, потому мне всегда будет тебе что посоветовать. И потом, Гриш, ну, уберешь ты вот это безобразие. Так тебе на следующий год опять новых грамот и призов понавручают.

— Оль, нет ты послушай что тут говорит твоя подруга. Она называет безобразием премию Лондонской академии!

На зов вошла Ольга.

— Ядвига, я приготовила нам чай, пойдем. Гриш, тебе сюда принести?

— Оля, подожди, Ядвига же ничего не рассказала. Как ты, юная дива?

— Да все ничего, Гриш, вот пришла с Лелькой посоветоваться.

— Стало быть, у вас женские секреты. Ядвиг, советоваться надо со мной, я ж писатель, знаток человеческих душ! Оля, ну что ты на меня так смотришь? — Григорий заметил многозначительный взгляд жены. — Ну и ладно, как хотите! Но если что, я завсегда рад красивым дамам дать практичный совет

— Практичный совет.- Ольга покачала головой. — Ты какие книги пишешь? Исторические детективы, причем с криминальным уклоном. Слава богу, до этого у нас еще дело не дошло. Никого не убили, никто не потерялся. Ну ладно, не обижайся, сейчас мы с Ядвигой посекретничаем, а потом будем вместе пить чай еще раз. Заодно и свои решения на тебе проверим. Ты нам все расскажешь, правильно мы напридумывали или нет. Договорились?

Ольга пригладила взъерошенные волосы Григория. Когда тот писал — не думал ни о чем. И вообще был не здесь. Как только услышал, что Ядвига пришла? Не иначе, главу закончил.

Подруги перешли в спальню. Белый дуб, прованский стиль. Все было просто и уютно. А главное еще был и женский уголок, что-то типа будуара. Маленький журнальный столик, вальтеровское кресло и диванчик на двоих. Вся обстановка располагала к покою, задушевной беседе. Здесь не было давящих полок с тяжелыми наградами, бесконечных грамот в массивных рамах. Здесь была Олина территория. Причем абсолютно ее, даже был небольшой станок, каждодневные утренние разминки стали стилем жизни. Без них невозможно.

— Ядя, садись в кресло. Что произошло? Боже, я тебя такой никогда не видела!

Ольга не лукавила. Они были вместе в разные периоды жизни. И радость совместная была и трудности. Но всегда Ядвига —собранная, всегда жизнерадостная, всегда находила выход из любой ситуации. Это Оля сразу начинала заливать всех слезами. Ядька была кремень. А сейчас Оля видела в ее глазах растерянность. Руки тряслись, она и сидеть не могла, потому что не могла остановить внутреннюю дрожь.

— Спасибо, — Ядвига в кресло не села, — Оля, он уходит, говорит, что полюбил, что ничего не может с собой сделать.

— Что значит «полюбил»? Сколько вы прожили? Семь лет?

— Девять.

— Да подожди, куда он уйдет, мужику больше полтинника. Кому он нужен?

— Ему кто нужен! Ты понимаешь, ему нужен вечный праздник, ты же меня предупреждала, что весь этот фейерверк — уж очень напускное, уж очень. Но он этим живет. Он должен удивлять, а кто-то удивляться. Видимо, я удивляться перестала.

Постепенно Ядвига начала успокаиваться. Видимо, близость Оли, родной дом друзей, все это подействовало на нее положительно. Казалось, она сама пыталась разобраться в ситуации. Оля видела, Ядвига пыталась побороть возникшую панику, пыталась разложить все по полкам и посмотреть на все со стороны. И потом примерить эту новую ситуацию на себя, сравнить ее со старой. Понять, как ей жить дальше. К Ольге она пришла, наверное, даже не за советом, а просто проговорить то, что произошло, вслух. Видно было, она никому еще про это не рассказывала. Ядвиге было сложно, голос немного дрожал. Но Оля почувствовала, былая твердость к подруге возвращалась. Оля смотрела на подругу и удивлялась ее сильному характеру. Не дай бог, узнала бы она такое про Гришу. Не пережила бы. И уж точно залила бы сейчас весь пол слезами.

— Хорошо, Ядя, давай по порядку. Тебе это кажется, или ты это знаешь?

— Я это знаю. Сначала заметила у него такой знакомый, но немного забытый блеск в глазах. Не ко мне обращенный. Потом мама моя. Ну ты же знаешь ее. «Ядвига, Петр мне не нравится, присмотрись!»

— Да уж, у Зои Борисовны взгляд-рентген!

— Вот именно! Я стала присматриваться, ну и рассмотрела младшего научного сотрудника у него на кафедре. Ой, Лелька, где у тебя курить тут можно?

— Ты же бросила?! Ладно, пойдем на балкон.

На Москву спускались сумерки. Иевлевы жили на пятом этаже, и балкон выходил на тихий московский дворик в районе метро «Аэропорт». Было достаточно тихо, хотя шум машин с Ленинградского проспекта все равно доносился. Москва, ничего не поделаешь. Ядвига, коренная москвичка, этого шума не слышала, а Ольгу он раздражал. Сколько лет уже в Москве, а москвичкой до конца она так и не стала. Все ее тянуло в родную Одессу, к морю, к родным до боли акациям. Огромная ветвистая береза, которая доходила до самого балкона, кусты акации заменить не могла. Более того, Ольга всегда боялась, что по этой самой роскошной березе могут забраться на балкон воры, и ночью боялась спать с открытой балконной дверью.

Ядвига затянулась.

— Я решила за него бороться. Оля, я его не отдам. Мне тоже в следующем году пятьдесят пять, я без него ничто, ты понимаешь!

Оля смотрела на подругу. Да, все-таки начинается паника. Причем необоснованная. Ядвига всегда была очень самодостаточной и, главное, финансово-независимой. Что же эти мужики могут сделать с женщиной? Просто так, одним словом, одним простым своим действием.

— Ну, давай разбираться, — Ольга поставила на балконе кресло, села в него. Благо, что было тепло, шум березовой листвы располагал к задушевной беседе. — То, что ты решила за него бороться — это очень верно. Он же очнется когда-нибудь. За плечами у вас столько счастливых лет, совместных воспоминаний, переживаний. Мужики по этому рано или поздно начинают скучать. Только мне кажется, что сейчас ты в нем какие-то черты увидела, которые практически возненавидела. И к младшему персоналу эти знания отношения не имеют. Ты поняла, что многое он делает напоказ. И главное, это же может к нему опять вернуться! Через какое-то время нужен будет новый спектакль, с еще более молодыми персонажами. Тогда тебе будет во много раз тяжелее. Женщина чуть за пятьдесят, Ядвига, это замечательная женщина. Может даже лучше, чем в сорок. Потому что она в себе еще очень уверена. Женщина в шестьдесят в себе не уверена совсем. И это уже будет удар под дых. Я имею в виду спектакль. Ты еще одно представление Петра сможешь выдержать, ты уверена?

— Леля, я ни в чем сейчас не уверена. Поэтому я пришла к тебе. Из твоих слов следует, я должна сейчас обидеться и с ним порвать. Может быть, конечно, и такой выход из положения. И даже материально я выживу. В конце концов, у меня есть своя квартира, я преподаю, даже к конкурсам готовлю, да ты знаешь. С голоду не умру. Но я буду раздавлена морально. Понимаешь. В пятьдесят пять лет остаться одной. Нет, уж лучше пусть Петр перебесится и рано или поздно вернется.

— А ты его сможешь простить? Вот эту его измену. Ядвига, мне кажется, ты еще до конца ничего не поняла. Ты же собственница страшная. Ты сможешь жить с этими мыслями? Ты как собираешься ему сейчас ультиматум поставить — «Если там все, я тебя прощаю, и никогда вспоминать не буду?»

— Ни в коем случае. Установка мною ему дана следующая: «Иди, и удостоверься, что я лучше».

Ольга всплеснула руками.

— И что?

— Сказал: «спасибо за понимание». В субботу перевезет к ней вещи. Спросил, чистая ли голубая рубашка.

— Чистая?

— Нет, к субботе постираю.

— Ядька, ты Железная леди. Выдержишь?

— Выдержу. Я приняла решение.