Призрак оперы

Лоран еще раз критически посмотрела на себя в зеркало. Да нет, все нормально, с чего это она так разнервничалась. Ей действительно не дашь пятьдесят лет. Никогда. Сорок как максимум. Подтянутая спортивная фигура, живой взгляд, быстрая походка. Особенно ее радуют комплименты Оливера. Юноши в пятнадцать лет отличаются особым максимализмом и отрицанием. Оливер, такой мягкий и ласковый еще буквально пару лет назад, изменился кардинально. Плохими враз стали все. Преподаватели, она, его мать, бабушка… Они всегда находили общий язык с Николь. Лоран иногда даже обижалась.
— В конце концов это мой сын!
— А что ж ты его не воспитываешь? И почему он живет со мной?
— Мама, какое это имеет значение?! И школа рядом с твоим домом. Так всем удобнее. И потом, ты сама знаешь, сколько у меня в году командировок!
— Что ж ты не думала про командировки, когда его рожала?
И понеслась душа в рай.
Рождение Оливера обсуждалось. И Николь первой заговорила о ребенке.
— Ну хорошо, ты не хочешь замуж, кругом одни идиоты, безостановочно лезешь вверх по карьерной лестнице. Но ребенка-то родить нужно!
Мать об этом талдычила дочери в течение пяти лет. Лоран и сама все понимала. Она действительно много работала, руководила в крупном концерне в Инсбруке отделом внешнеэкономической деятельности. Работа отнимала все время и все силы. Или она сама так решила и заместила работой всю свою жизнь? И может, мать права? Про личную жизнь не думалось, ее все устраивало и так. И про детей раньше не думала, не видела их. А тут вдруг стала замечать милые детские кудряшки и беззубые улыбки, и уже не могла спокойно пройти мимо песочниц и гуляющих нянь с колясками. Сердце сжималось, и появлялось совершенно новое и незнакомое чувство. Чувство одиночества.
Работа — и вечно нервная Николь, которая не принимала ее жизнь. Вот если бы у нее появился сын, именно сын, он бы стал ее отдушиной, ее любовью, ее опорой. Ее Оливер. Откуда она взяла это имя? Нравилось. Она вскидывала голову, дергала плечом на очередные указания матери, но и сама думала о том же самом.
И вот Оливер родился. Ровно в 35 лет. Они были счастливы, эти женщины, мать и дочь, Николь и Лоран. Лоран давно уже жила в своей студии на 25 этаже, в центре Инсбрука, а тут перебралась в родительский дом Николь. Это было замечательное время, вместе кормили, вместе купали, гуляли по осеннему лесу с ярко-синей коляской. Николь играла Оливеру на пианино ее любимого Моцарта. И даже это не раздражало Лоран. Она любила слушать игру Николь, в прошлом профессиональной пианистки. Но не любила Моцарта. Для Лоран композитор был слишком суетлив, легковесен. Вот когда Николь исполняла Рахманинова или Вагнера…
— Для этой музыки он еще слишком мал.
— Ты права, мама.
Да, как давно дочь не называла ее просто мама. Все время Николь. У вечно враждующих в душе матери и дочери вдруг появилось друг к другу тепло, нежность.
Оливер рос хорошеньким и послушным мальчиком, в три года его отдали в Вальдорфский детский сад, так решили они обе, и Лоран вернулась к себе в студию. Опять началась работа, опять командировки.
Сначала Лоран приезжала каждый вечер и даже оставалась ночевать. Постепенно поездки свелись к одному разу в неделю и выходным, которые она в обязательном порядке проводила с Николь и Оливером.
— Оливер скучает, — поджав губы, цедила мать.
— Но я же все равно целый день на работе.
— Но ты бы могла целовать его на ночь.
— И ради этого ехать 50 километров!
— А ты думаешь, того не стоит?
Опять стена непонимания, опять недовольство.
Лоран не соглашалась с матерью. Оливер производил впечатление здорового и счастливого ребенка. Он рос в гармонии с природой благодаря установкам вальдорфской школы, был очень откровенным Если бы что-то шло не так, он бы сказал Лоран. В школе их учили открытости, дети не были закрепощены. Главное, это быть самим собой. Найти себя в этом мире и жить с самим собой в гармонии.
Николь жила по старинке, ей были не понятны такие отношения. Мать и сын должны жить вместе, бабушка не может заменить семью, достаточно того, что у Оливера нет отца. Она не верила в то, что и Лоран, и Оливер полностью довольны ситуацией.
Она сама много лет назад приняла подобное решение — просто родила дочь. Это не было чем-то из ряда вон. Многие ее подруги рожали детей вне брака. Была ли счастлива Николь? Очень. У нее была ее дочь, ее музыка. И только много лет спустя она поняла, какую допустила ошибку. Она подумала о себе и не подумала о дочери. В итоге у Лоран в голове сформировалась совершенно неправильная, на взгляд Николь, схема жизни.
Лоран же так не думала. Ей казалось, что все в ее жизни течет разумно. У нее есть любимый сын, у мальчика есть мать, которой он гордится, которой может позвонить в любое время. Что еще нужно? Что про это думал Оливер, Лоран в голову не брала. И с тем, как к этому вопросу относилась Николь, она была не согласна.
Лоран умела отметать. Иначе бы она никогда не добилась своего нынешнего положения в компании.
Она ценила то, что имела, гордилась своими немалыми достижениями и радовалась сегодняшнему дню. У нее есть в жизни все. Ее Оливер, работа, которая приносит удовлетворение, Николь, которая не доставляет хлопот плохим здоровьем. Все, что требуется от жизни. И еще музыка. То, что привила с детства Николь. Сама Лоран, несмотря на свое добротное музыкальное образование, никогда не садилась за инструмент, хотя в свое время подавала большие надежды и вполне могла продолжить дело матери.
Нет, она не захотела стать пианисткой, как мать. Кому все это нужно? Всю жизнь по четыре часа сидеть за роялем, потом глупо сломать мизинец и в итоге стать обыкновенной учительницей музыки?! Лоран не хотела стать заложницей обстоятельств. Она выбрала точные науки. Но музыка осталась для души. Она стала важной частью ее жизни. И ее тайной, Николь даже не догадывалось об этом. Лоран скрывала. Почему? Сама иногда удивлялась своей вредности. А ведь Николь была бы счастлива, узнав, что, надев наушники, дочь слушает Шопена, при этом не сомневаясь, что Николь играет куда лучше, акценты, расставленные ею, очень точны. А в каждой своей командировке дочь бежала в театр и поездки свои чаще всего планировала, сверяясь с репертуаром Венской оперы или Миланской «Ла Скала».

С Робертом они тоже познакомились три года назад в Венской опере. Лоран прогуливалась с бокалом шампанского в антракте по ее любимой верхней галерее, прокручивая в голове непростую музыку Шостаковича и восхищаясь великолепной росписью стен. В Венскую оперу можно просто ходить на экскурсию, это правда, где еще найдешь подобные интерьеры?
Незнакомый мужчина неловко развернулся со своим бокалом, и Лоран пролила шампанское на лиловую шелковую блузку. Тут же образовалось уродливое темное пятно.
— Непростительно! Что я наделал! — Мужчина вытащил платок из кармана пиджака и протянул его Лоран.
— Да нет, нет, все в порядке. — Лоран ужасно расстроилась, блузка была новой, но даже не в этом дело. Пятно на самом видном месте, впереди еще целых два отделения, и ей сейчас идти обратно в зал. Второй звонок. Она замотала головой, отказываясь от платка, попыталась отряхнуть пятно рукой, но стало еще хуже.
— Мне правда очень неприятно. Почти незаметно, — попытался соврать незнакомец, при этом густо покраснев.
Лоран отвела взгляд от своего пятна и взглянула на мужчину. Дорогой костюм, белая рубашка, идеально начищенные ботинки. Да, еще тонкого батиста тканевый платок. Все атрибуты работника высшего звена. Наконец Лоран посмотрела в лицо обидчика. Ей уже очень давно стали неважны выражения мужских лиц. Рубашка, ботинки, часы, ручка. Вот так она оценивала всех мужчин. Лицо — только если в очках. Модные — не модные, что за оправа, какой фирмы.
А здесь она вдруг увидела глаза. Виноватые, испуганные, детские. Такие глаза были у Оливера лет до десяти. Потом подернулись холодом, но Лоран этим даже гордилась. Растет настоящий мужчина. А тут вдруг такая беззащитность.
— Вы только не переживайте, все высохнет, даже пятна не останется. Это хорошее шаманское.
Лоран наконец взяла себя в руки.
— Глупости все это! Не обращайте внимания. Лоран Боме, — она протянула свободную руку.
— Очень приятно. Роберт Штерн. Можно просто Роберт. О! Третий звонок, позвольте я вас провожу. Где вы сидите?
Проходя мимо буфетной стойки, Роберт поставил пустые бокалы из-под шампанского и, поддерживая Лоран под руку, провел ее в зрительный зал.
— Если вы не возражаете, я угощу вас шампанским в следующем антракте.
— А как я вас найду? Мне вас здесь подождать? — Лоран сама удивилась своему неловкому вопросу. На них уже начали бросать недовольные взгляды.
— У бюста Малера, — бросил Роберт и скрылся уже в темном зале.
Надо же, у бюста Малера. Ведь не каждый знает, что в Венской опере есть бюст бывшему директору театра. Причем работы самого Огюста Родена. Лоран знала. Интересно, что и Роберт тоже. Она производит впечатление культурной женщины, или Роберт только с такими и общается, или это была проверка.
Весь следующий акт Лоран пыталась сосредоточиться на балете Баланчин, и не обращать внимания на холодящий влажный шелк блузки. Но из головы не шел Роберт, его наивные глаза и то, что он знает, кто встречает гостей Венской оперы. Только истинные ценители театра обращают внимание на бюст Густава Малера.
Они встретились и в антракте, и после спектакля, и потом полночи гуляли по Рингу.
В жизни Лоран случались мужчины, но ей это было не очень интересно. Иногда ей вообще казалось, что она не такая как все. Холодная, как и Николь. Она не знала своего отца, и никогда не видела друга у матери. Мать много внимания уделяла дочери, своим ученикам и музыке. Находила новые клавиры, с удовольствием играла вечерами просто для себя. Как правило, Лоран с вызовом закрывалась у себя в комнате, делая вид, что это ее никак не трогает. А на самом деле, она сидела на диване и, затаив дыхание, слушала, как играет мать. И никогда после не сказала, что это было божественно.
Может, это передается по наследству, и любовь к музыке может заменить любовь к мужчине?
А если мужчина так же влюблен в музыку, как и она сама? В чем-то их взгляды с Робертом сходились, в чем-то нет. Малер — да! Вагнер — да! Моцарт — у Роберта тоже получалось — да, у Лоран — нет! Не совпали и по Чайковскому. Еще почему-то Роберт не любил «Севильского цирюльника» Россини.
— Но почему?!
— Ну а почему ты не любишь «Волшебную флейту» Моцарта?
— Терпеть не могу, — они смеялись, улыбались друг другу, как-то незаметно уже взялись за руки.
Роберт к тому же был потрясающим рассказчиком.
— А ты знаешь, кто придумал выключать свет в зрительном зале? Густав Малер! Чтобы зрители смотрели на сцену, а не драгоценности друг на друге.
— А я не всегда понимаю его музыку. Слишком много полифонии.
— А он вообще был сложным человеком. — Роберт даже остановился. — Еврейский мальчик из очень бедной семьи, всего добился сам. Ты знаешь, что для того чтобы стать директором Венской оперы ему даже пришлось принять католичество?
— Ты считаешь это возможным? Он же в какой-то мере предал свой народ? — Лоран сразу пожалела, что высказалась так резко.
— А я считаю, и, кстати, не только я, что с его приходом в Венскую оперу произошла маленькая революция. И ради вот этого стоило. Конечно стоило!
Они разговаривали и разговаривали, обсуждая без устали оперы Вагнера и Верди. О том, что ей так дорого, Лоран говорила первый раз в жизни так откровенно. Она даже не предполагала, как это важно не просто чем-то увлекаться. А найти единомышленника, с кем-то наконец обсудить свои взгляды. И потом, ей очень понравился Роберт. Она не хотела расставаться, вновь и вновь наматывая круги по Рингу.
— А вот и мой отель.
— Хорошо, я рада, что мы встретились, — Лоран протянула руку.
Роберт взял ее руку в свои, поднес к губам и поцеловал.
— Можно сейчас говорить все что угодно, но мы говорим уже три часа подряд. Ты можешь сейчас повернуться и уйти, или мы вместе пойдем ко мне в номер. Выбирай.
Решение было принято. Роберт решил за обоих. Лоран была счастлива просто подчиниться Роберту, безотчетному чувству. Сколько лет она все решения принимала сама. За всех. За себя, за Николь, за Оливера. Она к этому так привыкла, что не представляла себе, что бывает по-другому! И это так чудесно, когда тебе говорят: «А сейчас ты идешь вот в этот отель, и эту ночь проведешь со мной. И никогда об этом не пожалеешь».
Так закружилась ее голова первый раз в жизни. Возвращаясь на машине домой, в Инсбрук, она думала, сколько же лет прошли у нее впустую! Как могла она жить вот без этих чувств, без Роберта, довольствуясь только сыном, мамой и работой?! Да, еще музыкой. И ведь именно музыка скрепила эту удивительную связь!
Лоран ни с кем не говорила об этой своей страсти, а Роберт вдруг поддержал ее, он точно так же бредил музыкой. Знал, где в следующем месяце поет известный итальянский тенор Флорес и когда заканчивает сезон в Вене государственный симфонический оркестр. Он тоже ни с кем не делился своими музыкальными чувствами. Хотя возможностей у него было больше. Кроме сына у Роберта в наличии имелись дочь и жена.
Лоран решила не зацикливаться на этом. Она не собиралась никого уводить, она просто провела прекрасные выходные и была рада, что есть люди, близкие по духу, а она как женщина полна чувств и эмоций.
Да, она никого не уводила, но с Робертом они стали встречаться. Место свидания было всегда одним и тем же. Все тот же Густав Малер. А дальше спектакль Венской оперы, который они смотрели из одной и той же ложи, шампанское в антракте, прогулка по Рингу и ночь в пятизвездочном отеле. Иногда это были два дня. Но все и всегда начиналось с Малера. Роберт придумал такое романтическое начало всех их свиданий, и Лоран поддерживала эту таинственность. Они никогда не виделись до спектакля, никогда не шли в театр вместе. Встречались у бюста или уже в ложе, если Роберт предчувствовал, что может опоздать. И каждый раз Лоран наряжалась с особым трепетом и шла как на первое свидание, не зная, что ждет ее сегодня.
Изменения в Лоран не могли не заметить ни Николь, ни Оливер.
— Мам, никто никогда не даст тебе твой возраст. А последнее время ты стала одеваться по-другому. Раньше ты юбки не носила.
— Да? Ты заметил, иди сюда, — Лоран притянула к себе сына. — А тебе как больше нравится?
— А мне все равно, ты же моя мама.
— Ты знаешь, мне больше нравится, когда ты называешь меня мама, а не Лоран.
— Но ты же называешь бабушку только Николь?
Лоран никогда не приходило в голову, что Оливеру это важно и что он вообще обращает на эти имена внимания.
— Да? Не замечала.
— А ты вообще стала очень рассеянной!
— Да? — Лоран поняла, что ведет себя глупо. Она потрепала сына по голове. Как же он изменился. Вырос и стал очень похож на своего биологического отца. Лоран не любила вспоминать эту давнюю историю. Да истории собственно и не было. Встретились с бывшим одноклассником. Зачем Лоран отправилась к нему домой да еще и осталась у него ночевать, ей было неясно самой. Но что случилось, то случилось. И вот у них есть Оливер. С его отцом она больше никогда не встречалась, от общих знакомых знала, что он переехал в Венгрию. Ей даже никогда не хотелось встретиться с ним, рассказать, что вот есть сын, и, между прочим, они похожи. Только внешне. Оливер стопроцентно только ее сын. Ну и, отдавая долги, немного Николь тоже.
Николь спросила прямо:
— Ты влюбилась?
— Так заметно?
— Естественно!
— Да. Мама, я счастлива.
— У него есть семья?
— И опять — да. Это имеет значение?
— Если ты влюблена, то самое прямое.
— Что же делать?
Николь задумчиво посмотрела на дочь.
— Ты знаешь, почему-то говорят, что дочь часто повторяет судьбу матери. Я не хотела, чтобы ты оставалась одна, я мечтала о том, что у тебя будет семья, любящий муж. Но тебе это было не надо. Я рада, что ты наконец проснулась. Но я не хочу, чтобы тебя обидели.
— Как он может меня обидеть?
— Закончив ваши отношения. А это рано или поздно произойдет.
— Останутся воспоминания. И благодарность за то, что помог мне узнать себя.
— Больше всего на свете я хочу, чтобы ты была счастлива.
Лоран подошла к Николь и поплотнее запахнула на ней шаль.
— А я думала, что значение имеет только Оливер.
— Оливер — внук, а ты была и останешься для меня моей единственной девочкой. И я за тебя волнуюсь.
Лоран переживала новый период в своей жизни. Вдруг на все стало не хватать время. Она поняла, что нельзя работать постоянно, стала чаще ночевать в доме матери, вникать в переходный возраст Оливера, проводить среди недели тихие семейные вечера.
— Мама, а поиграй-ка Шопена. Оливер, посиди с нами. Шопена никто так не играет, как наша Николь!
Билет на сегодняшний спектакль Лоран получила по почте. Как всегда. И впереди еще целых две недели, и можно правильно спланировать свое время. Почему она вдруг почувствовала неладное? Россини, «Севильский цирюльник»? У Роберта поменялись взгляды, или что-то изменилось в их отношениях? А что: если их отношения оборвутся, она расстроится? Нет, нет, Лоран старалась не думать об этом. Она никогда не была паникершей, умела принимать удары судьбы. И потом, о каких ударах собственно идет речь? Никакой паники! Любая ситуация решаема, все в наших руках.
Но, собираясь в Вену, она не стала брать с собой специально купленное для следующего выхода ярко-красное платье с открытой спиной, взяла строгую серебристую юбку от Сары Пачини и шелковый черный свитер. Как будет, так и будет.
Лоран еще раз посмотрела на себя в зеркало. Ухоженная женщина с красивой стрижкой, хорошей фигурой. А ведь она должна нравиться мужчинам. Почему же за столько лет — и только Роберт? Главное — что наконец-то Роберт. Она выбросила дурацкие мысли, взяла маленькую театральную сумочку и решительно пошла к двери.
Странно, почему же ему не нравится «Севильский цирюльник». Она смотрела в зал на улыбающихся людей, которые неотрывно следили за веселыми персонажами оперы. Вот, напротив какая приятная пара, сразу видно — муж и жена, всю дорогу держатся за руки, в следующей ложе — трое, две женщины и мужчина, видимо, коллеги по работе, а вот вездесущие японцы, потом будут всем рассказывать, что были в Венской опере.
Лоран не смотрела на сцену и не слышала музыки, она смотрела в зал, все-таки пытаясь найти Роберта. Она знала, что обманывает себя, Роберт больше не придет. Почему же так вышло, почему закончился этот роман, и был ли он вообще? А может к ней явился тот самый Призрак Оперы? Да, он пришел за ней, побыл какое-то время рядом, а когда понял, что с Лоран все в порядке, скрылся за портьерой. Или она все придумала? И не было никакого Призрака Оперы и этих долгожданных и бурных свиданий. Нет, конечно нет! Она не могла все это выдумать! И потом, как изменилась она сама, ее жизнь, жизнь ее семьи. Он был, ее Роберт, даже если под маской скрывался всего лишь Призрак Оперы.
Лоран первый раз не слышала музыки. Сможет ли она ее услышать снова? Но она смогла услышать саму себя, с остальным она справится. Она еще раз бросила взгляд на соседнее кресло. Никого. Только букет цветов, мемуары Альмы Шиндлер, жены Малера, и красиво запакованная коробка с шампанским. Портьера чуть покачнулась. В прошлом веке можно было бы подумать, что от колыхания свечи…