По Ленинским местам, или неделя имени меня

Сверху это очень напоминает бархатную бумагу. Как будто кто-то взял ее и измял. И вот она лежит в причудливых изгибах и изломах, с выпуклостями и вмятинами. И цвет, главное, цвет! Он такой глубокий малахитовый и очень насыщенный. Никогда такого не видела. Но вот уже вдали показалось Женевское озеро, и я понимаю, что никакая это не бархатная бумага, это Швейцарские Альпы, а я лечу в самолете, смотрю в окно и через двадцать минут буду в Женеве. Поверить в это пока не могу, поэтому все-таки горы остаются для меня очень красиво и эстетично скомканной бархатной бумагой, а Женевское озеро — маленькой лужей. Неужели это все-таки я, и я опять в самолете, и опять лечу за границу?
Да, нельзя детей рожать в преклонном возрасте. Все-таки это выбивает. Шутка ли, родить почти в тридцать шесть лет! Да еще через 14 лет после первого ребенка! А ведь казалось, ну что тут такого?! Тридцать шесть — не возраст, дети — это счастье, двое детей — тот минимум, который должен быть у любой женщины. И я наконец могу подарить ребенка своему мужу! Да еще мальчика, продолжателя фамилии.
О том, что это тяжело, я забыла, о том, что мне не двадцать, я не задумывалась, того, что не все дети идеальные, как мой старший сын, я не понимала. Единственное, о чем я размышляла во время беременности — это какая у моего малыша будет коляска. Требование к коляске определилось одно: она должна быть легкой и просто складываться (главное предназначение коляски — входить в самолет). И еще, конечно, необходим рюкзачок, там будет сидеть мой ребенок. Я считала себя такой прогрессивной бизнес-леди, что дома задерживаться не собиралась: родится ребенок, посажу его в рюкзачок — и сразу в самолет. Разве мне ребенок? Он меня только украсит! Такая молодая многодетная мама, все успевает: и детей рожать, и бизнесом заниматься, и дети все время с ней. Ну просто такая идеальная картинка.
Ну я же ее не придумала! Я же все это видела у моих иностранных подружек. У них же дети все время с ними — в самолетах, в ресторанах, на отдыхе! Никто никому не мешает, все счастливы. Почему у меня должно быть по-другому? А ни почему. И не будет. И у меня будет точно так. И я буду тоже прогрессивная, спокойная и эмансипированная, буду сама собой гордиться и всем докажу, что старые времена прошли. Теперь и у нас все по-другому. Детей не пеленаем, пеленки не стираем, фотографироваться начинаем с роддома. Никаких предрассудков. Всё!
Как говорил один мой старинный друг, ошиблась я жестоко!
Во-первых, во время беременности я жутко комплексовала из-за своего, прямо скажем, далеко не юного возраста. И как я ни старалась себя украсить всевозможными заморскими нарядами, все равно с гордостью свой живот я носить не могла. Мне казалось, все вокруг меня думают: «Ну куда лезет эта старая дура? В ее возрасте нужно на печке сидеть и деньги на старость копить!»
Чувствовала я себя не очень хорошо, мой муж машину водил как-то рывками (естественно, я думала, что нарочно), поэтому ездила на работу в метро. Так мы и жили: вместе выходили из дома, он садился в машину, а я шла к метро.
На работу приезжали практически одновременно, вместе открывали дверь и шли в один кабинет. Я к тому времени — уже обиженная на весь белый свет, мой муж — в недоумении: чем это я так расстроена, может, меня кто обидел?
Обидела меня беременность, все беременные очень обидчивые, это у них такое стойкое физическое состояние. Ну а на кого обижаться? Конечно на собственного мужа! Вот почему, спрашивается, он не интересуется каждые пять минут, как я себя чувствую? Нет, лучше каждую минуту… Или: вот почему опять не заметил, что на мне новая кофта? Неужели трудно каждое утро сказать: «Какая же ты у меня красавица!»
Не можешь про кофты запомнить — ладно, у меня их действительно много, ошибиться легко. Ну тогда хоть просто, не уточняя: «А кофточка тебе эта идет, просто супер! И живот не очень большой и тебя даже украшает. И вообще, за тот час, что без тебя в машине ехал, так соскучился, так за тебя волновался! Как хорошо, что мы опять вместе».
Вот что, сложно сказать эти три предложения? Можно их даже наизусть выучить и каждый раз повторять только их. Я даже не замечу, что они одни и те же! Все равно приятно, и на душе сразу станет легко и спокойно.
Нет, идет к нашему кабинету и сосредоточенно о чем-то думает. И, похоже, не обо мне. Ну почему не обо мне? И вообще — о чем тогда? Наверное, о работе. Да ты подумай одну минуту обо мне, мне об этом скажи — и думай потом опять про работу! А я сразу стану само спокойствие, и истериками тебя донимать не стану! Нет, никак и ничего не получается. Мои фантазии постоянно разбиваются об унылую реальность.
— Лена, у тебя плохое настроение?
Боже, ну с чего же оно хорошим-то будет?! Можно, конечно, все мои мысли сейчас повторить вслух, можно написать все то, что он должен мне говорить каждое утро, и давать ему зачитывать при встрече на работе. Но вряд ли и это поможет, все равно найду, на что обидеться. Наверняка зачитывать будет не так душевно, как мне бы хотелось. Грустно. Как там у Лермонтова: «И скучно и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды…» Во-во, невзгода — это у меня, ну как же верно сказал Лермонтов, как будто сам беременным был!
— Лена, нужно позвонить в Германию.
Опять за свое! А слова любви? А забота? Ведь целый час не виделись!
Может, плюнуть на все и начать жизнь заново? Хотя заново, наверное, будет все-таки сложновато. Беременной-то… Ладно, позвоню в Германию.
Видно, все беременные одинаково депрессивно недоверчивы к своим мужьям, а все мужья беременных совершенно не понимают, что прежней жизни конец. Ребенка еще нет, а жизнь уже другая, реагировать надо на все иначе, постоянно говорить жене, как они, то есть мужья, счастливы и как благодарны…
Да, мужьям этого не понять, не тонкие они натуры, не мягкие. Просто даже черствые. Что там в книжках пишут? Они с Марса, мы с Венеры? Жаль, никак нельзя сейчас на Венеру. Ну да ладно, главное — мне бы, ребенка родить. А там его в рюкзачок — и вперед, покорять новые горизонты. Будет себя муж и дальше так же безрадостно вести, мы и без мужа обойдемся. Сейчас, конечно, сложно. Чувство незащищенности очень острое. И потом — кого же я буду все время пилить? Муж останется недопиленным? Не выйдет! Пусть и дальше терпит, в конце концов, ребенок не только мой!
Роды были преждевременными, очень тяжелыми. Cкорую вызывала себе сама, в роддом привезли не в самый лучший, а в самый ближний — задача врачей была довезти, успеть, спасти.
Довезли, успели, спасли. С трудом. Обоих.
И все, про рюкзачок я забыла сразу. Тот животный ужас, который я испытала при мысли, что мой сын мог не родиться, сразу пригвоздил меня к земле. Я перестала соображать наполовину, и из этого состояния меня вытаскивала вся семья месяцев шесть, если не больше.
Муж не отставал и даже, можно сказать, был на передовой. Вставал со мной ночью, переодевал ребенка, подогревал смеси, просто сидел рядом, пока я кормила Павлика. Для меня это было очень важно. Я думала: ну вот, наконец в нем проснулся отец. Да и пора, ведь уже за тридцать. Как раз тот возраст, когда мужчина начинает понимать, что такое семья, что такое дети.
Как бы не так! Отец-то в нем проснулся, но соображать, видимо со сна, как положено еще не начал. Ведь каждый по-разному просыпается. Вот я просыпаюсь и сразу включаю все мысли, сразу сосредоточиваюсь на все сто процентов — «что», «когда», «зачем». Наш старший сын, просыпаясь, всегда ненавидит весь белый свет. И так он всех ненавидит примерно до обеда. Сергей же, проснувшись, тормозит, впадает в прострацию. То есть вроде уже ходит, готовит завтрак, ест, но разговаривать с ним бесполезно. Не добьешься ничего. Похоже, и отец в нем просыпался немного заторможено. То есть как бы этот отец уже не спит, но еще до конца не понял, что у него родился сын, а главное — еще не успел его полюбить так, чтобы до боли в сердце, чтобы ни вздохнуть, ни выдохнуть. Сразу проснулись только гордость — как же, наследник родился! — и сознание того, что это очень даже хорошо — выполнить основной родительский долг перед ребенком, то есть его родить.
Главным в нашей семье всегда была работа. Кто не работает, тот не ест.
Если мне хочется кушать, я должна идти работать. Так решил мой муж. Что значит «ребенок маленький»? Полгода — уже не маленький. А вполне даже самостоятельный. Конечно, работать пока не способен, но уж точно может перейти на попечение няни.
Бороться с не до конца проснувшимся сознанием мужа было бесполезно. Если мой муж что-то придумал, так просто этого из него не выбьешь. Нет, любую другую мысль все-таки выбить, наверное, получилось бы, но только не про работу. Это святое.
Сгорая от желания облегчить мне переход от непривычной роли кормящей матери к привычной роли бизнес-леди, до родов непрестанно разъезжавшей по всей Европе, Сергей предложил путешествие на неделю. Он, мол, останется с Павликом, я съезжу отдохну, а по приезду мы дружно и с хорошим настроением примемся совместно зарабатывать на пропитание.
— Швейцария, — не задумываясь, ответила я.
— Леночка, ты выбрала очень дорогую страну. Может, подумаешь еще? Почему бы тебе не съездить в Чехию?
— Потому что, если ты не согласишься со Швейцарией, я выберу Японию, — зловеще прошипела я.
Муж понял всю серьезность моего настроя и тут же согласился со Швейцарией.
О Швейцарии я мечтала давно, и хотелось побывать везде: и в Женеве, и в Цюрихе, и в Лозанне, и в Давосе. Вот с таким вот маршрутом «по ленинским местам» я пришла в турагентство.
В турагентстве я принялась сбивчиво рассказывать, чего я хочу: и про Швейцарию, и про Ленина, но при этом постоянно скатываясь на Павлика. Менеджер смотрела на меня с жалостью.
— Вы знаете, мы вас отправим на два дня в Женеву, а потом давайте вы поедете в санаторий на швейцарские озера в дивной красоты город Ивердон. Мне кажется, вам нужно просто отдохнуть, без всяких экскурсий. Спокойненько так поплавать в термальных источниках, посмотреть на горы, полежать на процедурах.
Да, видно, впечатление я производила не очень, раз меня совершенно незнакомой тетке сразу захотелось куда-нибудь сложить.
— А как же путешествия? А Ленин?
— А Ленин как раз очень любил Женеву и часто там жил. В Ивердоне, правда, не был, но главное, что вы там побываете. Через два дня в Ивердоне вы полностью отключитесь, забудете про Ленина, — продолжала зомбировать менеджер.
Я еще немного посопротивлялась. Нам ведь как хочется? Заплатив один раз, причем не очень много, получить сразу всё и по полной программе. Менеджер была непреклонна:
— Да вы не отдохнете совсем! По Швейцарии переезды достаточно длительные, до вокзалов добираться не очень удобно. Сами подумайте: только чемоданы собирать- разбирать сколько раз придется? Ну, послушайте вы моего совета. А в Цюрих вы еще съездите. Например, на горнолыжный курорт, но потом. Отправим вас и с мужем, и с детьми, а сейчас отдохните немного, поживите эту недельку для себя. Еще благодарить меня будете.
Соображала я еще, конечно, туговато, но поняла, что тетка действительно хочет мне добра. Могла бы отправить меня и туда, куда я хотела, не вникая. А вот не все ей равно, пытается сделать что-то для меня хорошее. Ладно, в Женеву так в Женеву. Попробуем забыть про Павлика, роды и обиды и поедем. Пусть мои ленинские места пока что ограничатся Женевой!
Выхожу из женевского аэропорта, еще до конца не понимая, где я, что я, и неужели это я.
Так же не понимая, я полгода в кроссовках и джинсах, зимой и летом одним цветом возила коляску по Измайловскому лесу. И тоже разные мысли приходили. Как это я здесь оказалась? Почему я не в деловом костюме? Где мои туфли на высоком каблуке и дорогие украшения? И когда начнутся очередные деловые переговоры? Переговоров не было. Вся жизнь свелась к кормлениям, прогулкам, вечным недосыпам и хронической усталости.
— Ты же умная женщина! — удивлялся мой умный папа. — Зачем тебе все это было надо? Ведь все вроде было хорошо — и на работе, и дома, и Антону уже четырнадцать. Можно начинать жить для себя. И на тебе — все с самого начала. Пеленки. Распашонки. Бессонные ночи.
— Пап, зато у меня двое детей. Нас же с Наташей у тебя двое. Смотри какие мы дружные. И потом, вспомни себя — я же все про тебя знаю: ну, как ты на мое появление на свет реагировал? Тоже отмахивался, как мог, а потом понял, что я твое самое большое счастье в жизни. Или не так?
— Это ты права. Но ведь ты помереть через этого ребенка могла!
— Так не померла же! Всё, папа. Ты же меня знаешь. Я справлюсь, и все будет хорошо. Еще не будешь своей жизни без Павлика представлять!
Выхожу из здания аэровокзала. Как всегда за границей — ровные ряды такси и никакого народа, никакой очереди. Из первой машины выскакивает водитель, хватает мой чемодан и распахивает передо мной заднюю дверцу. Именно заднюю, а не переднюю. И тут, наконец, до меня доходит. А ведь я в Женеве. Я В ЖЕНЕВЕ! ОДНА! БЕЗ КОЛЯСКИ!
И я опять в форме, красивая, хорошо одетая, в макияже, с легким запахом парфюма. И эту неделю я посвящаю себе. Это будет «Неделя имени меня»! При чем здесь Ленин? Я буду ходить по магазинам и хорошим ресторанам, гулять, наслаждаться свободой. Еще я буду спать. Спать, не вскакивая по ночам! И ходить по улицам просто так, не спеша. И мне не придется одной рукой толкать перед собой коляску, а другой — греметь погремушкой. Это ж какая-то совсем нереальная жизнь! Или такое бывает? Ну вот же, вот, это уже есть, это уже со мной!
В гостинице у меня есть всего полчаса, чтобы распаковать чемоданы — внизу меня ждет русскоговорящий гид.
Миловидная женщина средних лет, которую зовут Тамара, пытается показать мне как можно больше достопримечательностей Женевы, с цифрами и датами. Мне все это удержать в голове трудно. Даже воспринимать трудно. Запомнила только это:
— В Женеве можно пить воду из-под крана, и нужно обязательно попробовать жареные каштаны.
Пытаюсь при каждом удобном случае Тамару прервать и поведать о том, что действительно интересно. А что может быть интереснее моего маленького сына? Ну, действительно, сколько можно слушать про замечательных людей и революционные события? К тому же про Ленина Тамара не так часто упоминает. Опять я про этого Ленина… Вроде и в Женеве, и одна, а вылечиться до конца ну никак не могу: то о Павлике думаю, а когда пытаюсь отвлечься, так сразу о Ленине. Это во мне мой папа партийный не дремлет.
Мои комментарии Тамара мягко отметает и опять про события разные пытается мне втолковать. Очень настойчивая женщина! Ну и пусть себе говорит! А мне просто приятно идти рядом с ней, дышать женевским воздухом, наслаждаться хорошей погодой и радоваться, радоваться жизни.
Следующий день у меня, по плану туркомпании, свободный. Что ж, рванем по магазинам! Оценим пресловутое швейцарское качество.
В первом же магазине я столкнулась с Тамарой. Неужели опять про забастовки начнет рассказывать?
— Лена, ну надо же! А вас обувь интересует?
— Нет, меня все интересует, просто этот магазин первый по ходу оказался. Тамар, а что тут покупать-то вообще надо, и куда нестись сначала, а то я завтра уже на воды — психику лечить?
— У меня вообще-то сегодня абсолютно свободный день, и я запланировала подарки родственникам купить. Пойдем вместе?
— Конечно!
— С каких магазинов начнем?
— Разумеется — с детских!
Часа через два Тамара заявила:
— Все, хватит, сколько можно покупать детских вещей? Вы, Лена, себе хоть что-нибудь купили? Вы сюда зачем приехали? Вы мне что рассказывали? Отрываемся, все забываем, думаем только про себя! Ну-ка, быстро, забыли про детей и про мужа, ну-ка, взяли себя в руки и накупили себе всякого барахла! Давайте хоть примерять что-нибудь начнем. И вообще, пойдем в «Тати»!
Последнюю фразу Тамара произнесла заговорщическим шепотом.
— А «Тати» — это что?
— Это такой магазин дешевых вещей. Ходить туда ужас как неприлично. Никто никогда не сознается, что там бывает! А бывают все. Знаешь (Тамара незаметно переходит на «ты»), сколько в этих швейцарцах понта? Они-де всё только в дорогих магазинах да за бешеные деньги покупают. А я то одного, то другого в «Тати» встречаю — стоят, в кучах роются. И что здесь стыдного-то? В этих кучах можно найти совершенно очаровательные вещи, и качества отменного. Швейцарцы — люди прагматичные, а там, если постараться, можно очень много чего купить значительно дешевле, чем везде. Страна действительно дорогая. Переплачивать неохота. Вот здесь, например, можно многие продукты купить со скидкой. Если у них истек срок годности.
— Тухлые, что ли?
— Почему тухлые-то? — обиделась Тамара. — Это в Союзе, если даже свежее, то уже немножко тухлое, а здесь вообще все по-другому. Никто никого не обманывает. Просто если мясо привезли вечером, а продавать начали утром, могут скидку и до тридцати процентов сделать. Представляешь, как здорово! Или зелень два часа на улице полежала… Мне какая разница, я все равно ее мыть буду. А тоже дешевле получается.
Да, вот у людей проблема: бегать от лавки к лавке целый день и скидки замеряй. Тут тридцать процентов, тут двадцать. Прямо спорт такой.
— Ну что ж, Тамар, давай в «Тати». Начнем примерять. Обещаю!
В «Тати» я и сама заразилась всеобщим ажиотажем. Рылась, примеряла и в итоге очень даже неплохо приоделась. А главное, мне удалось отключиться, я поняла, что целых полчаса не думала про Павлика. А это, при моем воспаленном мозге, — уже результат!
— Лена, ты куда пошла?! — с ужасом схватила меня за руку Тамара.
— А что, мы вроде все купили?
— Пакет!!! С этим пакетом нельзя ходить. Все же поймут, что мы в «Тати» были!
Ну надо же, какие мы нежные. А еще вруны. Швейцарцы, называется. Показушники! Сами в «Тати» одеваются, а изображают из себя богатую нацию. Хотя я же с Тамарой общаюсь, она не швейцарка, у нее муж в представительстве «Аэрофлота» работает. А сама она — вся в экскурсиях, музеях, в перерывах — в продуктовых лавках, магазинах, расчете процентов. Жизнь заполнена до предела.
— Ой, Лен, с сыном у меня проблемы. У них тут какая-то новая мода. Подруга должна быть старше молодого человека. Причем не на год, не на два, а на все двадцать!
— Как это?
— Ну мода, я же говорю.
— Тамар, какая мода странная!
— И не говори. У них вообще все тут странное, семь лет живу и никак не привыкну. Зато чисто, конечно, прямо стерильно.
— Да-да, и воду можно из-под крана. — Пусть думает, что я экскурсию внимательно слушала.
— А так — по Союзу скучаем, конечно.
— Вот и я уже начинаю скучать.
— Ты что?! Ты это брось! Тебе же завтра на курорт. Не выдумывай, выкинь семью из головы и отдохни, расслабься. Ведь обратно вернешься — и всё, жизнь закрутит. Опять дети, муж… Будешь потом вспоминать и жалеть, что не отдохнула как следует. А Ивердон — место роскошное, можно даже сказать, элитное. Бассейны, спа-процедуры всякие. Воздух кристально чистый. Гулять будешь, питаться вкусно. Знаешь, какой там хлеб с маслинами? Попробуй обязательно! С твоей фигурой можно. Это мне — сто раз подумаешь сначала. Я уже такие продукты стараюсь не покупать, а то купишь — и весь батон одна и съешь. Кошмар!
— Тамар, а Ленин-то в Ивердоне был?
— Ленин в Ивердоне не был…
Тамара смотрит на меня с жалостью, совсем как та приятная тетка из турфирмы. И действительно, с чего это меня на Ленине-то заклинило? Не буду больше ни у кого про него спрашивать. Буду мемориальные доски читать, может, сама его следы где-нибудь найду. А то получится, что зря в Швейцарию ездила. (Все-таки с головой еще не совсем. Но главное — я уже про себя начала все адекватно понимать!)
Вечером с удовольствием гуляла по берегу Швейцарского озера. Тамара побежала домой кормить мужа уцененной едой и спасать сына от престарелых невест. А я смотрела на дома, на людей. На людей было интересней. Ну что дома?! В каждом доме банк и аптека. Ну просто в каждом! А люди интересные, особенно тетки, все сплошь в деловых костюмах. Юбки до колен, независимо от возраста, из-под юбки ножки такие сухонькие, кривенькие, туфли на устойчивом каблучке. На лице тонна качественного швейцарского макияжа, золота на тетках тоже тонна. И духи. Вот пройдет мимо такая, и просто можно задохнуться. Это как же так можно облиться, чтоб от тебя так несло даже на улице? Наверное, опять же качественный швейцарский продукт. У меня вот так никогда не получается. Утром надушишься, а к обеду уже /никто не унюхает. Понятное дело: не в швейцариях покупалось!
Тамара была права. Ивердон оказался дивным местом. Нетронутая природа — горы, озеро, зелень. Невероятной красоты частные домики. Земли совсем мало, около каждого домика всего метра по четыре, и каждый такой кусочек — ну прямо японский сад. Да, куда там нашим грядкам капустным. Наверное, нам просто не понять, зачем высаживать что-то ненужное. Ведь камни эти с цветочками ни съесть нельзя, ни продать. А может, это потому, что у них очень земли мало. Ну что сделаешь с двумя метрами? Что там сначала сажать — картошку или морковку? Видимо, не разобрав, что питательней, швейцарцы и решили: лучше высадить красоту. И ведь действительно лучше. Ничего, я думаю, у нас тоже так будет. Только не на двух метрах, а на гектаре. С нашими-то размахами! Будем разбивать дворцовые сады.
Хлеб и правда оказался фантастический. Съесть можно и два батона в один присест. Хотя за батонами пришлось специально бегать в ближайший гастроном. В элитном ресторане при отеле хлеб не предлагали вообще. Там в основном эксклюзивная французская кухня. Все красиво, официанты в ливреях, по двое стоят, склонившись над тобой, — ждут, когда ты по достоинству начнешь оценивать их умопомрачительную еду и восхищаться ею. Восхищаться надо громко, практически хлопать в ладоши. Только тогда удовлетворенные официанты отвалят от стола. Чем восхищаться — не сразу, правда, и поймешь. Как правило, на огромной тарелке посередине лежит что-нибудь совсем крошечное, но красиво украшенное.
Хорошо хоть гастроном быстро отыскала. Натрескаешься перед ужином хлеба с маслинами, и на сытый желудок уже и повосхищаться изысками можно.
А в первый день лицо у меня, конечно, было кислое при виде красивой, но полупустой тарелки. Я сюда есть пришла или любоваться?! Пообедать днем после приезда из Женевы не успела. Ну, думаю, ничего, ужином наемся в их шикарном ресторане. А там все при свечах, неторопливо. После заказа слюну глотала минут сорок, ждала, пока повар специально для меня свое чудо сотворит. Поэтому, когда наконец важно пришли два официанта, поставили передо мной огромную тарелку, накрытую крышкой, а под крышкой оказалась всего одна креветка, красиво украшенная веточкой салата, я испугалась, что прямо крышкой в этих официантов запущу. Их спасло только мое дикое недоумение и, возможно, голодное бессилие. К тому же я еще надеялась, что это всего лишь гарнир или комплимент от шеф-повара, а когда поняла, в чем дело, официанты уже испарились.
Ну а в последующие дни я предварительно наедалась хлебом. И ходить в ресторан стало веселее. На сытый желудок можно и по сторонам поглядывать, народ изучать.
Народ был только по сторонам. Мое одиночество строго охраняли. Мадам приехала одна, значит, хочет покоя и уединения. Тоже как-то не по-нашему. То есть для меня это было удачей, я как раз за этим и приехала. Но была бы на моем месте другая мадам, она бы явно расстроилась. Думаю, у нее имелись бы совсем другие виды. Программа максимум — приехав одной, уехать вдвоем; программа минимум — хотя бы не в одиночку провести эту неделю.
Санаторий мне попался вообще очень пристойный. Все ходят парами, под ручку, причем с любовью глядя друг на друга. Как будто люди не двадцать лет живут вместе, а только встретились и страстно друг в друга влюбились. Неужели такое возможно? Или и в этом швейцарцы — показушники? Вот у нас мужа и жену на отдыхе сразу можно отличить от любовников. Если друг к другу задом сидят, словом не перекинутся и все время книжки читают, значит, муж и жена. А если воркуют непрерывно — значит, любовники.
Здесь, по рассказам Тамары, отдыхать принято только семейными парами. Может, они дома друг друга не видят? Почему они так пристально смотрят друг на друга? И с такой заинтересованностью? И на других теток мужики почему не заглядываются? А у нас почему мужики так быстро забывают собственных жен и смотрят по сторонам? Может, мы что-нибудь неправильно делаем? Или все-таки дело в национальных традициях?
По рассказам той же Тамары, дело скорее в том, что, во-первых, семьями здесь обзаводятся поздно, и люди сто раз подумают, прежде чем сделают этот шаг. И потом развестись практически невозможно. Жене после раздела имущества остается так много, что развестись с ней означает остаться фактически без штанов. Так что легче на нее влюбленно смотреть и ездить с ней в отпуск, чем без штанов-то!
Хотя… а может, люди действительно друг друга любят или ценят, или уважают? Я вот лично в это верю!
И вот со своей верой я уже третий день ни с кем не разговариваю. Разговариваю только по вечерам. Удалось найти общий язык с тапером из вечернего бара. Тапером оказался молодой венгр-пианист Марек. Я единственная, кто, слушая его музыку, смотрела на него (остальные же все время смотрят друг на друга.) Поэтому уже к концу первого вечера Марек поинтересовался, может, мадам хочет послушать что-нибудь особенное?
— С удовольствием. А может, вы по-немецки говорите?
— Говорю. Почти все венгры говорят по-немецки.
— Ура! Тогда французский шансон.
Я хлопала Мареку, помогала расставлять ему вечерами ноты. И так я ему понравилась, что ради меня он пообещал завтра продемонстрировать новый смокинг, который купил за бешеные деньги, и которым очень гордился.
На следующий день смокинг был продемонстрирован. Марек принес его на вешалке в целлофановом мешке.
— А почему не надел-то?
— Берегу.
Понятно. Ну что ты тут скажешь?
Как-то вечером Марек принес целую папку русских нот. Тут были и романсы, и песни: и русские, и цыганские.
— Понимаешь, я их никогда не слушал. Помоги. И по ритму, и по стилю ничего не понимаю.
— Да запросто! — ну, думаю, повезло. Кто ж когда меня еще спеть-то попросит, да еще и слушать меня при этом будет?!
И вот мы полночи с Мареком пели «Калитку» и «Подмосковные вечера». Это был мой последний вечер в Ивердоне и вообще в Швейцарии. Было немножко грустно. И мой Марек загрустил.
— Вот ты уедешь, кто меня слушать будет?
— А ты для себя играй.
— Для себя неинтересно…
— Тогда играй «Калитку» и думай обо мне!
Я уже от всего устала, хотелось домой. Я практически пришла в себя, уже могла адекватно соображать, расставить в своей жизни приоритеты, понять, что для меня важнее, и где в моей жизни находятся дом, дети, муж, работа.
Пора домой. Наверное, неделя была все-таки не совсем «имени меня», а эдаким выходом из послеродовой депрессии. Вот следующий отпуск наверное уже может быть как раз «имени меня». А пока состоялся в основном этого самого «меня» поиск. И, по-моему, я его наконец нашла! Теперь я четко знаю — «я» снова есть. И все у меня в жизни хорошо и правильно.
По приезде домой я долго благодарила туроператоршу за то, что мой отдых был именно таким. И еще очень хотелось как-нибудь отблагодарить Тамару. Я вообще после отдыха как-то подобрела. Может, это ленинские отголоски после Швейцарии сказались? Ленин же очень добрым был, как нас в школе учили. Детишкам елки устраивал, лампочки электрические зажигал. Вот и мне все время хотелось лампочку зажечь. Хотя бы для конкретной Тамары.
Моя умная сестра придумала, что Тамаре надо послать пару книг. Наташа сама сгоняла в книжный магазин, купила свежие тома Донцовой и Марининой, и я послала это со следующими путешественниками в Женеву. Тамара была в восторге, книжками зачитывалось все швейцарское посольство, а мне пошли посылки из Женевы с милыми вещичками для Павлика. Такая наша посылочная дружба длилась года четыре. Павлик рос, и Тамара, никогда не видя его, всегда попадала в размер, а я старалась угадать ее меняющиеся книжные вкусы. С годами эта дружба сошла на нет. Но не забылась. Как и сама ленинская поездка, и «Тати», и ивердонский ресторан. И, наверное, это был единственный случай в моей жизни, когда кто-то восхищался моим пением!