— Представляешь, совсем сегодня наша Семеновна озверела. Катька отвечает, а эта ей: «Немедленно уберите со стола сумку!» Ну ты же знаешь, Катя всегда перед собой сумку ставит, баул такой огромный, и из-за него отвечает. А Семеновна: «Что вы себе позволяете! Совсем обнаглели! И вообще, что это за манера отвечать с места? Немедленно выходите к доске! Филиппова, это я к вам обращаюсь!» А Катька ровно так: » Я к доске выйти не могу. Я буду отвечать с места».
Моя институтская подружка Света Емельянова рассказывала мне эту историю захлебываясь, выпучив глаза. Мне такая вот ее реакция было немного непонятна:
— А почему она не выходит к доске-то? И действительно, Семеновна права. За Катькиной огромной сумкой медведя спрятать можно. И читай прямо из учебника с выражением ответ на любой вопрос. Лишь бы зрение хорошее было. А у Катьки оно отличное. В очках ее никогда не видела. Только ей зачем читать-то? Вроде она и так все учит.
— Лен, я же тебе про Катю сейчас рассказываю! — Света внимательно посмотрела на меня.
— И я про Катю.
— Про Филиппову!
— Да я поняла. Что я, Катьку не знаю? Мы же с ней часто по утрам вместе ездим. Вот я и говорю — ей «шпоры» не нужны, она же отличница.
— Конечно, отличница! В том-то и дело.
— Свет, я вообще не понимаю, что вот мы сейчас с тобой обсуждаем? Елизавета Семеновна возмутилась, что у Кати Филипповой во время ответа стояла на столе огромная сумка, и она отказывалась ее оттуда убирать. Правильно я поняла? Я, кстати, тоже удивляюсь — и чего Катька в этой сумке носит?
Светлана смотрела на меня не мигая, раскрыв рот от удивления.
— Лен, ты что? Ты ничего не знаешь, что ли?
— Про что?
— Не про что, а про кого. Про Катю?
— Про Катю я все знаю. В Лобне живет, в институт ездит черте откуда. Поэтому иногда в общаге остается. Говорит, семья, вроде, дружная очень. Брат у нее еще старший, красавец. И учится Катька хорошо, школу с медалью закончила.
Света молчала.
— Ну что ты молчишь?!
— А то, что у Кати рук нет, ты что, не знаешь?
Тут уже замолчала я.
— Это как это? — прохрипела я через какое-то время.
— Ну не совсем рук. На правой руке кисти нет совсем. А на левой — кисть есть, но без пальцев.
— Да нет, Свет, ты что говоришь? Мы же все время под ручку с Катей с электрички бегаем. Особенно зимой, холодно же. А так — прижмешься друг к другу и бегом до наших корпусов.
— Правильно, со стороны и на первый взгляд действительно и незаметно ничего. А ты никогда не обращала внимание, что у нее на одной руке сумка, на другой платок намотан или рукав длинный?
— Да, все так.
Я задумалась. Да нет, не задумалась. Я соображала. Возможно ли это? Ну конечно же — невозможно. Катю я видела почти ежедневно. У нас с ней было много общего. Одинаково любили подшутить над однокурсниками, одинаково любили мальчишек обсудить.
— Нет, Свет, не вяжется. Если человек инвалид, то у него печать на лице есть. Или выглядит он старше своих лет. И главное, есть отметка скорби у этих людей. А Катька — она хохотушка известная. И все про какие-то свидания рассказывает, про каких-то ухажеров. Да мне в голову прийти ничего такого не могло. И потом, с ней интересно всегда. Не человек, а фонтан эмоций. И там-то она была, и туда-то она ездила… Нет, ну надо же! Подожди, а что, никто про это не знает?
— Лена, про это вся наша группа знает. Ну, наверное, на потоке не знают, как и ты. А в группе, конечно, все знаем, пытаемся ей помогать, когда необходимо. Не всегда так лучезарно все получается. Иногда у нее что-то не выходит. И сумка с руки падает, и со стола что-то взять не получается. Катька злится тогда на себя ужасно, не хочет она ни от кого зависеть. Все ей надо самой. И чтоб ее не жалели. Ни в коем случае!
— Хорошо, что никому вы про это не рассказываете. У нас же девчонки сплетницы страшные!
— А про это сплетничать невозможно. Вот ты теперь узнала. Что, всем подряд рассказывать пойдешь? Мы ее уважаем очень. За мужество ее. И потом — она себе внушила и нам внушила, что она не инвалид. Она такая же, как и мы. Только, может, еще лучше. Ты же знаешь, она у нас в группе заводила. И в кино сбегать, и лекцию прогулять. Всегда первая.
— Ну а на политэкономии-то чем дело кончилось? Что Семеновна-то?
— Ужасно все кончилось. Катька побелела вся, сумку убрала и платки свои намотанные сняла. Семеновна чуть в обморок не упала. Прощения просила. У всех у нас просила. Я потом видела, как она в перерыве таблетки глотала. А на второй паре просто стала за жизнь рассказывать. Она же фронтовичка. Зенитчицей, оказывается, была. Восемнадцать лет ей было, Москву защищала с такими же девчонками. Говорила и про то, как трудно им было и страшно до жути, и про то, как подруг теряли. И про то, как у самой ее близкой подружки в одном из боев снарядом руку оторвало. Прямо у Семеновны на глазах. Спасти ее не смогли. Видимо, этими своими рассказами она по-своему Катю поддержать пыталась. Что, дескать, живет Катя Филиппова теперь свою жизнь и вот за ту самую ее подружку. И живет ее достойно. И очень ей Семеновна за это благодарна. Так что такой урок мужества у нас сегодня получился. А ты, Ленка, по сторонам-то смотри! Вникай!
Буду вникать. Постараюсь
