Безусловно, в самолете знакомиться неприлично. Так ведь никто и не знакомится! Еще чего не хватало. Но очень важно, о чем мы говорим — о полете туда или о полете оттуда. Когда летишь туда, вообще не только знакомиться, разговаривать неохота.
Как правило, всегда летишь безумно уставшей от всей этой московской суеты. Хочется помолчать и… ощутить удовольствие от предвкушения предстоящей поездки. Потому что, хоть летишь и по работе, хоть и на переговоры, но все-таки — за границу. Причем летишь туда не в первый раз. И знаешь, что тебя встретит хороший человек. И при этом будет прямо сразу еще в аэропорте свежий незагазованный воздух. А если тебя никто не встречает, уж точно, только что не у трапа самолета, тебя ждет такси, и свой чемодан тебе нужно только спустить с роликовой дорожки. Через несколько шагов его подхватит таксист, и такси довезет тебя до самой гостиницы. И можно будет выйти из машины, не оглядываясь, зная, что таксист твой чемодан передаст швейцару, а тот понесет его за два евро до самого номера.
Поэтому, зачем разговаривать с кем-то по дороге туда? Значительно лучше расслабиться и осознать, что это все происходит с тобой, и ты это заслужила, и ради этого ты работала, долго и тяжело. Едешь ты на самом деле тоже работать. И решать проблемы. Но, правда, уже немного в других условиях и в другой атмосфере. И кофе тебе на переговорах будут предлагать другой. И главное, с этого же самого кофе, совершенно другого и бодрящего, будет начинаться каждое твое утро в недешевом отеле. И это будет заряжать энергией и уверенностью в себе. И переговоры безусловно, пройдут успешно.
Нет, я не буду ни с кем знакомиться. Более того, я знаю, что сижу сейчас с таким видом, что и в голову никому не придет знакомиться-то со мной! У меня на лице написано: это невозможно. Мне это не надо, ни к чему, я абсолютно самодостаточна.
Видимо, лицо может измениться при посадке. И оно действительно меняется, но только когда уже сработал реверс, и нас просят оставаться на своих местах до полной остановки самолета и отключения всех двигателей. Видимо, срабатывает инстинкт самосохранения. Хоть я и не боюсь летать на самолетах, все-таки приятно долететь очередной раз. И тут я наконец оглядываюсь по сторонам и улыбаюсь соседу слева. И на этом этапе могу даже дать свою визитную карточку в обмен на полученную. Но никогда ею не воспользуюсь. Мне нужно уже собраться с мыслями, сделать лицо и достойно выйти из самолета. Меня будет встречать хороший человек. И я слегка волнуюсь.
Полет обратно — это ну совершенно другое дело. Нет, я все равно ни с кем не знакомлюсь. И никогда ничего не рассказываю про себя. Но я слушаю истории. Те истории, которые можно услышать в поездах. Когда люди встретились и разбежались, и никогда больше не увидят друг друга. И можно даже и сокровенное выболтать. Или, наоборот, совет получить.
— Вы понимаете, она столько лет меня приглашала в гости. Столько упрашивала: «Ну приезжай, ну я прошу. У меня тут тоска. Погибаю, загибаюсь». И что?! Я приехала, и она начала изображать из себя иностранку! Вы не представляете себе, я была, как оплеванная. Я до сих пор не могу в себя прийти.
— А сколько лет-то этой вашей подруге?
— Нет, нет ни в коем случае, о дружбе теперь не может быть и речи! Сколько ей лет?.. А она меня старше. Если мне 65, то ей, я думаю 67. Ну, конечно, мы давно не виделись. Она уехала, мне было 35. Люди меняются, вы знаете особенно когда уже не молоды. Но измениться так?! И потом зачем же меня унижать?! Вы понимаете сразу при встрече в аэропорту: «Где ты взяла это пальто?! В чем ты будешь ходить, не могу же я в этом показать тебя своим друзьям!» — У меня вполне приличное пальто, заявляю вам это официально. Да, я простая учительница, но всегда одевалась достойно и со вкусом. И потом есть же какие-то этические нормы. Даже если ее это пальто действительно разочаровало! Причем здесь наша дружба? Наша встреча? И потом этот тон! «Ты неправильно ешь. Ты громко разговариваешь». Это безусловно так. Я действительно громко разговариваю. Но это же привычка, это же у меня профессиональный голос! Она же тоже бывшая учительница. Сколько лет мы отработали в одной школе, я учительницей русского языка и литературы, она учительницей математики. И так мы были дружны, я вам передать не могу. Очень переживали обе расставание. Она замуж за немца вышла. Так до смешного! Из-за меня даже думала — уезжать ей, не уезжать, замуж выходить, не выходить. Она всегда была очень красивой, я-то нет. Поэтому она уверена была, что замуж не за Людвига, так за кого другого выйдет, а подругу такую не найдет. Но понятное дело, уехала. Мы с ней переписывались, и все эти годы мечтали встретиться. Я даже деньги специально откладывала. Очень, вы знаете, очень я ждала этой встречи, переживала, представляла, как это все будет. А она с порога: «Пальто на тебе не то!» Я не понимаю, это время нас так меняет, или все-таки заграница? Не строю иллюзий, я тоже изменилась. Тем более что семьей так и не обзавелась. Так и работаю в школе. Правда, уже не словесником. Знаете, начала подводить память. Как только это почувствовала, сразу решила, что не буду смешной, с этой работы уйду. Веду группу продленного дня. Но меня уважают коллеги, дети меня любят, их же не обманешь. А здесь ну полное непонимание. И это с человеком, про которого я думала, что он самый близкий для меня. Все свои мысленные разговоры я вела с ней. Как мне теперь жить? Образовалась определенная пустота. Хотя теперь понимаю, что нельзя жить иллюзиями. Может, это и к лучшему…
— Ну а этот муж ее, Людвиг? Ему тоже ваше пальто не понравилось?
— Людвиг давно умер. Она вдова. Ой, это вообще отдельный разговор. Главным номером ее культурной программы было представление меня ее жениху. Правда, как оказалось в дальнейшем, он про это не знал. Ну про то, что женихом является. Это были ее собственные домыслы. И вот перед этим-то женихом она особо меня унизить пыталась: «И что ты так громко сахар в чашке мешаешь, и почему новую политику не поддерживаешь?» А у меня есть свои взгляды на политику. И я их менять не собираюсь. Про сахар, что ж, наверное, действительно громко. Я и внимания на это никогда не обращала. Только, знаете, Леве, это жениха так зовут, было как будто неловко. И он давай меня защищать: — Ну, что ты, Галочка, говорит, твоя подруга такая милая. — И все меня расспрашивал, что там у нас, да как. И про меня все ему было интересно. Он тоже вдовец, из наших, бывших. Не мальчик, конечно. Но бодрый, в наших годах. И к нам, главное, после исторического знакомства зачастил. То есть его в отличие от Галки не испугало громкое размешивание сахара в чашке. Мне и невдомек. А Галка: «Это ты зачем приехала? Мою жизнь разрушать?» «Да что ты, что ты, — говорю. — Мне ничего не надо! Ты же знаешь, как я живу! И я своей жизнью довольна». А она после этого прямо озверела. Вы знаете, я прямо лишний раз и поесть-то боялась. Чувствовала, ей куска жалко.
А Лева в аэропорт приехал. Она же провожать меня не поехала. Такси вызвала. Если, говорит, что не так, не обессудь. Но больше не приезжай, разные мы с тобой. А в аэропорту смотрю — Лева стоит. А я, говорит, вас проводить. Хотел адрес ваш взять. Вы не против, я бы вам написал? — и подарок мне протягивает, пряники немецкие и книжку. Приятно мне было, что и говорить. Галка-то мне ничего на прощание не подарила. Хотя я, естественно, с подарками к ней приехала. Хотя теперь понимаю, зачем ей мои подарки? А я старалась от души. Хотела ей приятное сделать, вместе молодость повспоминать. Ну вот опять я про нее. О чем это я? Ах, да, Лева. Ну так говорит, я бы вам написал. Отчего же, говорю, напишите. — Вы, говорит, на Галю зла не держите, но человек она тяжелый, и потому очень одинокий. Все окружение разогнала. А у нас ведь и так выбор-то не большой. С немцами не общаемся, они нас как-то в свой круг не сильно принимают. Только наши бывшие и остаются. Хочешь, не хочешь, нравится — не нравится, а словом-то с кем то перемолвиться надо. Как жалко, что вы так далеко. Мне кажется, мы сразу с вами друг друга поняли бы. Ну почему не вы тогда за Людвига замуж вышли, а Галя? — И хорошо, что Галя (мне было немного неловко от создавшейся ситуации), а то стала бы такой как она. Галка ведь такой никогда не была. А сейчас одна желчь. Возникло неловкое молчание. Я уж не знала, как и уйти. Вроде все сказано. А вы действительно мне напишите, я обязательно отвечу.
Вот такая поездка в гости к старинной подруге! Так что и разочарование ужасное, но и вот такое, можно сказать, романтическое знакомство на старости лет! Но Галка то, Галка…
— Маму в больницу положили. Нужна срочно операция, а я ей деньги перевести на счет не могу. Вы знаете, там такая дыра глухая! Так что вот все бросила и сама лечу. Ну это-то даже хорошо. Все равно бы, конечно, полетела. И перед операцией побуду, и после. Так что все нормально. Лишь бы ничего плохого. Да, на все воля божья. Вот вы знаете, как я в Германии оказалась? По объявлению! У нас городок маленький, я ж с Иванова, ой, одни бабы! Когда время пришло, решила для себя ребенка родить, а то по сторонам смотрю, ну перспективы никакой. Так и жила. Я, мама, да Колька. Нормально жили, как все. Не хуже, не лучше. А тут объявление в газете попалось. Гражданин Германии, без вредных привычек, столяр, хочет создать семью с русской женщиной. Если с ребенком, то еще даже и лучше. Я взяла да письмо и написала. Ну так, больше для смеха. А он возьми да ответь.
— А язык? Вы что немецкий язык знаете?
— Да ты, что? Откуда? Нет, конечно. Я по-русски писала. Сначала это было через газету. А потом уже напрямую. Ему там кто-то переводил. Много же немцев из России. В общем сели мы с мамой, подумали и решили, а что, собственно, я теряю? И что у нас здесь такого есть, за что стоит держаться? А потом, я же всегда вернуться могу. Сначала одна поехала. Он мне приглашение выслал. Мандраж меня конечно, бил. В самолете сто раз подумала «Куда меня дуру несет?»
Мужичок оказался такой аккуратный, одним словом, не противный. Ну думаю, уже хлеб! Ну не Ален Делон, конечно. Ну а что, меня здесь Ален Делон когда брал? Или хотя бы в любовницы? Что кочевряжиться-то? Дом у него свой, небольшой, правда, но все уютно, чисто очень. Женщина к нему раз в неделю приходила убираться и гладить. Стирал он все сам. И вообще мужик хозяйственный такой. Это по дому сразу видно было. Все на своих местах. И сразу понятно, что непьющий. А для нашей стороны, если непьющий — это уже счастье, а если еще и на работу ходит, то это рай!
— А как же вы общались-то?
— Ой, смех да и только. Сначала он женщину пригласил русскую. Ну она вечерок с нами посидела, попереводила. Да показала мне, что в доме, да как. Там же техника сплошная. Я не то что не знала, как пользоваться, а что в принципе такое бывает! Даже не предполагала! И не скажу, что уж совсем то себя серой считала. Нет. А тут оробела. Надежда, ну женщина эта, вечером-то говорит: «Все, девка, ты уж как-нибудь теперь сама давай. Чай, не маленькая. Вон ребенка как-то родила. Я уж домой пойду. Теперь сами разбирайтесь». А и ничего. Жестами, жестами. Я сразу опять за уборку, да за готовку. Говорить-то невозможно. А он на подмогу. И как-то так у нас ловко получалось. Потом на участке его цветы пересаживали. Так что я за неделю ему и все постельное белье в порядок привела, и шторы поменяла. Короче, в последний вечер опять Надежду пригласили, чтобы выяснить, и как это мы друг другу? И главное, оба ни в чем не уверены. Я для себя поняла, что согласна. В такой красоте-то, да при наличии таких машин и пылесосов я и здесь уберу, а вечерами еще и к Надежде прибираться ходить буду. А ему я как? Не представляла. Он такой как будто смурной немного. Не то нравится ему, не то не нравится? Никак не поймешь! Короче, сели мы втроем за стол. Друг на друга смотрим.
— Ну чего молчите-то? Людмил, ты как, пойдешь за него?
— Я не против, пойду — а что из себя кого корчить-то, думаю. Если сейчас и опозорюсь, так никто ж об этом не узнает. Уж будь, что будет.
— Ну, а ты, Зигмунд? Как тебе наша Людмила?
И тут вдруг наш Сигизмунд как заговорил, заговорил, без остановки. Видно, молчать-то устал. Я-то, когда его полы драила, все песни пела, чтоб с ума не сойти. А он все молчком, все молчком. Вот, видно все у него и выплеснулась. Слушаю и не пойму, не то ругает, не то хвалит. Не то берет, не то нет. Ужас, прям как приговора суда ждала. С трудом дотерпела, пока Надежда переводить начала. Она мне вроде кивает, а он ей для перевода даже слова вставить не дает. Во, мужик какой разговорчивый оказался!
— Ну, Людмил, с тебя пол-литра! Говорит, о такой бабе всю жизнь мечтал. Будет, говорит, тебя любить и уважать и ребеночка твоего никогда не обидит!
— Он же так долго говорил, Надя? Еще то что?
— А я что, понимаю, что ли? Видала, как частил. Но основная мысль — берет. А там по ходу разберешься. Сама-то как, ничего хоть он?
— Да я пока особо-то тоже не разобралась. Но жить с ним точно можно. Приспособлюсь!
Ну вот, перевезла мальчишку своего. И вот уже четыре года вместе живем. Нормально. Думаю, кое-какие женщины мне еще и позавидовать могут! А то, что я языка поначалу не знала, так это, может, наш союз даже и спасло. Вот он прибежит в дом, встанет передо мной и что-то там по своему кричит, кричит. А я ж ничего не понимаю. Ну он покричит, покричит да и уйдет. А так, если бы понимала, может, он как-то меня уж очень обидно обзывал. Cейчас уже курсы закончила, немного говорю. Да и Колька мой уже по-немецки шпарит, если надо все мне переведет. И между собой у них отношения хорошие. У Зигмунда детей никогда не было, и он, конечно, ко всяким шалостям шумным непривычный. Ну мы особо его стараемся не раздражать. Если Колька расшалиться бывало, я его раз сразу и на улицу. Не нервируй, говорю дядю Зигмунда. Или, может, опять в нашу деревню захотел? Забыл, кто тебе железную дорогу купил? Это я когда Кольку то привезла, он ему такой подарок сделал. Может, баловать его не балует, все-таки не родной отец. Но справедливый. У меня — как у матери на него обиды за сына никакой нет.
— А с соседями какие отношения?
— Хорошие. Такие люди приветливые, все улыбаются. Я сначала думала, знаешь, что так, для порядка, а так мы их даже раздражаем. А когда Колька в первый класс пошел, они вдруг все пришли его поздравить, и каждый подарок подарил. Знаешь, прям до слез! Я и думать не могла, что кто-то из них знает, что у нас первоклассник. Вот они, знаешь, очень внимательные. Колька у нас на улице самый маленький оказался. Так он постоянно с какими-то подарочками с улицы бежит. То тетя Марта пирог испекла, то тетя Густава яички покрасила… Нет, я не жалею, что уехала. Конечно, скучаю, конечно, охота поговорить со своими. И привыкать нужно было, и приспосабливаться. Но что у меня было-то? Жалеть-то о чем? И маме теперь помогать могу как следует. Главное, чтоб сейчас с ней ничего плохого не случилось. Она тоже благодаря Зигмунду только жить по-человечески начала.
Мне не интересно с кем-то знакомиться в самолете. Это надо и про себя же рассказывать. А я в самолете люблю слушать.
Такие рассказы мне мозги промывают. Понимаешь, как у всех все бывает по разному. Начинаешь еще раз ценить то, что есть. И еще раз правильно оценить, если что другое предлагают. И нужно ли это. И именно в самолете уже точно понимаешь, что нужно, а что не нужно.
Где—то я читала, что лучший совет, это исповедь. И вот, слушая рассказы совершенно разных людей, я примеряю на себя разные эти жизненные ситуации. И думаю про свою жизнь, про себя, и как поступить в том или другом случае. И вдруг ответ приходит сам собою. И я окончательно принимаю абсолютно правильные решения. Самолет дает мне на это время. Все переварить, все продумать и обдумать.
Знакомиться мне некогда, и не хочется отвлекаться от своих мыслей. Это того не стоит.
Так что, может, и нет ничего неприличного в том, чтобы познакомиться в самолете. Но я этого делать не буду.
